Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
– Революционеров к пушкам не допускают, даже тех, которые сидят в самой Петропавловской крепости. Тут или какая-то совершенно невероятная случайность или - гадость, вот что! Вы сказали - депутация, - продолжал он, отхлебнув полстакана вина и вытирая рот платком.
– Вы думаете - пойдут пятьдесят человек? Нет, идет пятьдесят тысяч, может быть - больше! Это, сударь мой, будет нечто вроде... крестового похода детей.
Туробоев не казался взволнованным, но вино пил, как воду, выпив стакан, тотчас же наполнил его и тоже отпил половину, а затем, скрестив руки, стал рассказывать.
– Вчера, у одного сочинителя,
– Странно, - сказал Самгин.
– Какое дело Савве Морозову до революции?
– Не знаю. Не спрашивал. Но почему вы говорите - революция? Нет, это еще не она. Не представляю, чтоб кто-то начал в воскресенье делать революцию.
– Рабочие, - напомнил Самгин.
– С попом во главе? С портретами царя, с иконами в руках?
– Разве?
– Да, именно так. Это - похороны здравого смысла, вот что это будет! Если не хуже...
Самгин встал, прошелся по комнате. Слышал, как за спиной его булькало вино, изливаясь в стакан.
– Ну, я пойду, благодарствуйте! Рад, что видел вас здоровым, - с обидным равнодушием проговорил Туробоев. Но, держа руку Самгина холодной, вялой рукой, он предложил:
– Вот что: сделано предложение - в воскресенье всем порядочным людям быть на улицах. Необходимы честные свидетели. Чорт знает что может быть. Если вы не уедете и не прочь...
– Разумеется, - поспешно ответил Клим. Туробоев сказал ему адрес, куда нужно придти в воскресенье к восьми часам утра, и ушел, захлопнув дверь за собой с ненужной силой.
"Взволнован, этот выстрел оскорбил его", - решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
"Ведь не так давно стояли же на коленях пред ним, - думал Самгин, Это был бы смертельный удар революционному движению и начало каких-то новых отношений между царем и народом, быть может, именно тех, о которых мечтали славянофилы..."
В нем быстро укреплялась уверенность, что надвигается великое историческое событие, после которого воцарится порядок, а бредовые люди выздоровеют или погибнут. С этой уверенностью Самгин и шел рано утром воскресенья по Невскому. Серенький день был успокоительно обычен и не очень холоден, хотя вздыхал суховатый ветер и лениво сеялся редкий, мелкий снег. Несмотря на раннюю пору, людей на улице было много, но казалось, что сегодня они двигаются бесцельно и более разобщенно, чем всегда. Преобладали хорошо одетые люди. большинство двигалось в сторону адмиралтейства, лишь из боковых улиц выбегали и торопливо шли к Знаменской площади небольшие группы молодежи, видимо - мастеровые. Экипажей заметно меньше. Очень успокаивало Самгина полное отсутствие монументальных городовых на
– Совершенно точно установлено: командование войсками сконцентрировало в городе до сорока батальонов пехоты, двенадцать сотен и десять эскадронов...
– Ну, что это значит против двухсот тысяч, - возразил ему маленький человечек, в белом кашне на шее и в какой-то монашеской шапочке.
– Ваши тысячи - безоружны!
– Но ведь мы и не собираемся воевать... Двое - спорили, остальные, прижимая человека в пенснэ, допрашивали его,
– Верны ли ваши сведения, Николай Петрович?
– Точно установлено: на всех заставах - войска, мосты охраняются, в город пускать не будут... Я спешу, господа, мне нужно доложить...
Его не пускали, спрашивая:
– А почему нигде нет полиции? А что сказали министры депутации от прессы?
Человек в пенснэ вырвался и побежал в угол двора, а кто-то чернобородый, в тяжелой шубе, крикнул вслед ему:
– Но ведь это ж провокация! "Паника оставшихся не у дел", - сообразил Самгин. Через минуту он стоял в дверях большой классной комнаты, оглушенный кипящим криком и говором.
– Что? Я говорил?
– Господа! Тише!
– Совершенно точно установлено...
– Какая вы партия, ну, какая вы партия?
– Слушайте!
– Тиш-ше...
Когда Самгин протер запотевшие очки, он увидел в классной, среди беспорядочно сдвинутых парт, множество людей, они сидели и стояли на партах, на полу, сидели на подоконниках, несколько десятков голосов кричало одновременно, и все голоса покрывала истерическая речь лысоватого человека с лицом обезьяны.
– Мы должны идти впереди, - кричал он, странно акцентируя.
– Мы все должны идти не как свидетели, а как жертвы, под пули, на штыки...
– Но - позвольте! Кто же говорит о пулях?
– Этого требует наше прошлое, наша честь... Кричавший стоял на парте и отчаянно изгибался, стараясь сохранить равновесие, на ногах его были огромные ботики, обладавшие самостоятельным движением, - они съезжали с парты. Слова он произносил немного картавя и очень пронзительно. Под ним, упираясь животом в парту, стуча кулаком по ней, стоял толстый человек, закинув голову так, что на шее у него образовалась складка, точно калач; он гудел:
– Увеличить цифру трупов...
– Наш путь - с народом...
– К-к-к цар-рю? Д-даже?
– Я говорил: попу нельзя верить!
– Установлено также...
Человека с французской бородкой не слушали, но он, придерживая одной рукой пенснэ, другой держал пред лицом своим записную книжку и читал:
– Из Пскова: два батальона... Двигались и скрипели парты, шаркали неги, человек в ботиках истерически вопил:
– Если мы не умеем жить - мы должны уметь погибнуть...
– Ах, оставьте!
– Минуту внимания, господа!
– внушительно крикнул благообразный старик с длинными волосами, седобородый и носатый. Стало тише, и отчетливо прозвучали две фразы: