Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
Это оказалось правдой: утром в "Губернских ведомостях" Самгин прочитал высокопарно написанный некролог "скончавшегося от многих ран, нанесенных безумцами в день, когда сей муж, верный богу и царю, славословил, во главе тысяч"...
"Тысячи - ложь".
Но и рассказ Инокова о том, что в него стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он пошел в столовую, там, в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
– Тише, - зашипела она.
– У него начинается что-то мозговое...
А когда Самгин начал рассказывать ему про отношения Инокова и Корвина, он отмахнулся рукой, проворчав:
– Знаю. Это - не мое дело. А вот союзники, вероятно, завтра снова устроят погромчик в связи с похоронами регента... Пойду убеждать Лизу, чтоб она с Аркадием сегодня же перебралась куда-нибудь из дома.
Возможность новой манифестации союзников настроила Самгина мрачно.
Подумав над этим, он направился к Трусовой, уступил ей в цене дома и, принимая из пухлых рук ее задаток, пачку измятых бумажек, подумал, не без печали:
"Так кончилось "завоевание Плассана" Тимофеем Варавкой".
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце дома другого; оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется в силах дать показание по обвинению его "в нанесении тяжких увечий, последствием коих была смерть".
– Врут, сукины дети!
– бунтовал доктор Любомудров, стоя пред зеркалом и завязывая галстук с такой энергией, точно пытался перервать горло себе.
– А я, к сожалению, должен сегодня же ехать в Москву, - сказал Самгин.
– Ну, и поезжайте, - разрешил доктор.
– А Лиза поехала к губернатору. Упряма, как... коза. Как верблюд... да!
Самгин пошел укладываться.
И вот он - дома. Жена, клюнув его горячим носом в щеку, осыпала дождем обиженных слов.
– Почему не телеграфировал? Так делают только ревнивые мужья в водевилях. Ты вел себя эти месяца так, точно мы развелись, на письма не отвечал - как это понять? Такое безумное время, я - одна...
От ее невыносимо пестрого халата, от распущенных по спине волос исходил запах каких-то новых, очень крепких духов.
"Стареет и уже не надеется на себя", - подумал Самгин, а она, разглядывая его, воскликнула тихо и с грустью, кажется, искренней:
– Как у тебя поседели виски!
– И ты не помолодела.
– Я - не одета, - объяснила она.
Потом пили кофе. В голове Самгина еще гудел железный шум поезда, холодный треск пролеток извозчиков, многообразный шум огромного города, в глазах мелькали ртутные капли дождя. Он разглядывал желтоватое лицо чужой женщины, мутно зеленые глаза ее и думал:
"Должно быть, провела бурную ночь".
Думал и, чувствуя, как в нем возникает злоба, говорил:
– Да, неизбежно
Говорил он минут десять непрерывно и, замолчав, почувствовал себя физически истощенным, как после длительной рвоты.
– Боже мой, какие у тебя нервы!
– тихо сказала Варвара.
– Но - как замечательно ты говоришь... "Я говорил, точно с Никоновой", - подумал он.
– Совершенно изумительно! Я убеждена, что твоя карьера в суде. Ты был бы знаменитым прокурором.
– Улыбаясь, она добавила: - Ты говорил так... мстительно, как будто это я виновата в том, что будет революция. Здесь бог знает что творится, - продолжала она, вздохнув.
– Все спрашивают друг друга: когда и чем кончится все это? Масса анекдотов, невероятных слухов. Приехала Сомова, она точно в бреду, как, впрочем, многие. Она с Гогиной собирает деньги на вооружение рабочих, представь! Так и говорят: на вооружение. Хотя все покупают револьверы. Явился Митрофанов, он - снова без места, такой несчастный, виноватый. И уж не говорит, только все крякает.
После полудня к Варваре стали забегать незнакомые Самгину разносчики потрясающих новостей. Они именно вбегали и не садились на стулья, а бросались, падали на них, не щадя ни себя, ни мебели.
– Вы слышали? Вы знаете?
– И сообщали о забастовках, о погроме помещичьих усадьб, столкновениях с полицией. Варвара рассказала Самгину, что кружок дам организует помощь детям забастовщиков, вдовам и сиротам убитых.
– Тут, знаешь, убивали, - сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей - страх.
Пришел длинный и длинноволосый молодой человек с шишкой на лбу, с красным, пышным галстуком на тонкой шее; галстук, закрывая подбородок, сокращал, а пряди темных, прямых волос уродливо суживали это странно-желтое лицо, на котором широкий нос казался чужим. Глаза у него были небольшие, кругленькие, говоря, он сладостно мигал и улыбался снисходительно.
– Брагин, - назвал он себя Климу, пощупав руку его очень холодными пальцами, осторожно, плотно сел на стул и пророчески посоветовал:
– Скажите: слава богу, мы пришли к началу конца! Закинув голову и как бы читая написанное на потолке, он, басовито и непререкаемо, сообщил:
– Рабочими руководит некто Марат, его настоящее имя - Лев Никифоров, он беглый с каторги, личность невероятной энергии, характер диктатора; на щеке и на шее у него большое родимое пятно. Вчера, на одном конспиративном собрании, я слышал его - говорит великолепно.
– А правда, что все они подкуплены японцами?
– не очень решительно спросила толстая дама в золотых очках.