Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
– Дошел до нас слушок - посидели несколько? Под надзор сюда? Меня под надзор...
Самгин взглянул направо, налево, людей нигде не было, ходили три курицы, сидела на траве шершавая собака, внимательно разглядывая что-то под носом у себя.
– Верно, что "Манифест" марксисты выпустили? У вас - нет? А достать не можете? Эх, жаль...
– Что вы делаете?
– спросил Самгин, торопясь окончить свидание.
– Мышеловки; пустяковое дело, но гривен семь, даже целковый можно заработать. Надолго сюда?
– Завтра уезжаю.
– Ну?
Дунаев был босой, в
"Я тебя знаю!"
Но он искренно обрадовался встрече, это было ясно по торопливости, с которой он рассказывал и допрашивал.
– Долго вы сидели, - сказал Клим.
– Долго, а - не зря! Нас было пятеро в камере, книжки читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона приняли, а потом оказалось, он бывший студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже не в своем уме. А затем оказалось, что он - замечательный знаток хозяйства.
"Прежде всего - хозяйство, - подумал Самгин.
– Лавочником будет".
Он вспомнил прочитанный в юности роман Златовратского "Устои". В романе было рассказано, как интеллигенты пытались воспитать деревенского парня революционером, а он стал "кулаком".
– Он нам замечательно рассказывал, прямо - лекции читал о том, сколько сорных трав зря сосет землю, сколько дешевого дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это, говорит, всё паразиты, и надобно их истребить с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а на месте дерева, которое даже для топлива - плохо, надо сажать поделочное, ценное - дуб, липу, клён. Произрастание, говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
Говоря, Дунаев ловко отщипывал проволоку клещами, проволока лежала у него на колене, покрытом кожей, щипцы голодно щелкали, проволока ровными кусками падала на землю.
– Ну, тут мы ему говорим: "Да вы, товарищ, валяйте прямо - не о крапиве, а о буржуазии, ведь мы понимаем, о каких паразитах речь идет!" Но он - осторожен, - одобрительно сказал Дунаев.
– Очень осторожен! "Что вы, говорит, ребята! Это вовсе не политика, а моя фантазия с точки зрения науки. Я, говорит, к чужому делу ошибочно пришит, политикой не занимаюсь, а служил в земстве, вот именно по лесному делу".
– "Ну, ладно, говорим, мы точки зрения понимаем, катай дальше! Мы ведь не шпионы, а - рабочие, бояться нас нечего". Однако его вскоре перевели от нас...
Рассказ Дунаева не понравился, Клим даже заподозрил, что рабочий выдумал этот анекдот. Он встал, Дунаев тоже поднялся, тихо спросив:
– А что, есть тут кто-нибудь поднадзорные?
– Ведь я в Москве живу, - напомнил Самгин, простился
"Да, этот устроится..."
Но проще всего было не думать о Дунаеве.
Возвратясь в Москву, он остановился в меблированных комнатах, где жил раньше, пошел к Варваре за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
– А я приехала третьего дня и все еще не чувствую себя дома, все боюсь, что надобно бежать на репетицию, - говорила она, набросив на плечи себе очень пеструю шерстяную шаль, хотя в комнате было тепло и кофточка Варвары глухо, до подбородка, застегнута.
– Как я играла?
– переспросила она, встряхнув головою, и виновато усмехнулась: - Увы, скверно!
Она казалась похорошевшей, а пышный воротник кофты сделал шею ее короче. Было странно видеть в движениях рук ее что-то неловкое, как будто руки мешали ей, делая не то, чего она хочет.
– Но, знаете, я - довольна; убедилась, что сцена - не для меня. Таланта у меня нет. Я поняла это с первой же пьесы, как только вышла на сцену. И как-то неловко изображать в Костроме горести глупых купчих Островского, героинь Шпажинского, французских дам и девиц.
Смеясь, она рассказала, что в "Даме с камелиями" она ни на секунду не могла вообразить себя умирающей и ей мучительно совестно пред товарищами, а в "Чародейке" не решилась удавиться косою, боясь, что привязная коса оторвется. Быстро кончив рассказывать о себе, она стал? подробно спрашивать Клима об аресте.
– Вас тоже тревожили там?
– спросил он.
– Нет. Приходил полицейский, спрашивал заведующего, когда я уехала из Москвы. Но - как я была поражена, узнав, что вы... Совершенно не могу представить вас в тюрьме!
– возмущенно крикнула она; Самгин, усмехаясь, спросил:
– Почему?
– Не знаю. Не могу.
"Побывав на сцене, она как будто стала проще", - подумал Самгин и начал говорить с нею в привычном, небрежно шутливом тоне, но скоро заметил, что это не нравится ей; вопросительно взглянув на него раз-два, она сжалась, примолкла. Несколько свиданий убедили его, что держаться с нею так, как он держался раньше, уже нельзя, она не принимает его шуточек, протестует против его тона молчанием; подожмет губы, прикроет глаза ресницами и - молчит. Это и задело самолюбие Самгина, и обеспокоило его, заставив подумать:
"Неужели влюбилась в другого?"
А еще через некоторое время он, поняв, что ему выгоднее относиться к ней более серьезно, сделал ее зеркалом своим, приемником своих мыслей.
– В логике есть закон исключенного третьего, - говорил он, - но мы видим, что жизнь строится не по логике. Например: разве логична проповедь гуманизма, если признать борьбу за жизнь неустранимой? Однако вот вы и гуманизм не проповедуете, но и за горло не хватаете никого.
– Удивительно просто говорите вы, - отзывалась Варвара.