Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
– По-озвольте, - говорил широкоплечий матрос впереди Самгина, юридическая наука наша в лице Петражицкого...
Самгин коснулся его локтя магическим жезлом, - матрос обернулся и закричал, как знакомому:
– Ага, фокусник! Пожалуйте...
– Не фокусник - маг, - внушительно поправил кто-то.
– Примите мое презрение, - мрачным голосом сказал Самгин.
Цветным шариком каталась, подпрыгивала Любаша, одетая деревенской девицей, комически грубо раскрасив круглое лицо свое; она толкала людей, громко шмыгала носом и покрикивала:
– Иде тут который мой миленок?
Самгин
– Извините, предрассудок! Ведь вы - предрассудок, да?
Самгин молча отстранил его. На подоконнике сидел, покуривая, большой человек в полумаске, с широкой, фальшивой бородой; на нем костюм средневекового цехового мастера, кожаный передник; это делало его очень заметным среди пестрых фигур. Когда кончили танцевать и китаец бережно усадил Варвару на стул, человек этот нагнулся к ней и, придерживая бороду, сказал:
– С такими глазами вам, русалка, надо бы жить не в воде, а в огне, например - в аду.
– Ад - в душе у меня, и я не русалка, а - дриада...
По голосу Клим узнал в мастере Кутузова, нашел, что он похож на Ганса Сакса, и подумал:
"Неистребим".
Варвару тесно окружили ряженые; обмахивая лицо веером из листьев сабельника, она отвечала на шутки их как-то слишком громко, разглядывала пристально, беспокойно.
"Меня ищет. И кричит для того, чтоб я слышал, где она", - сообразил Самгин без самодовольства, как о чем-то вполне естественном. Его смущало и раздражало ощущение отчужденности от всех этих наряженных людей, ощущение, которое, никогда раньше не отягощая, только приятно подчеркивало сознание его своеобразия, независимости. Он попробовал объяснить раздражение свое неудачным костюмом, который обязывает его держаться с важностью индюка. Но Самгин уже знал: думая так, он хочет скрыть от себя, что его смущает Кутузов и что ему было бы очень неприятно, если б Кутузов узнал его. "Наверное - он нелегально в Москве..." Пианист снова загремел, китаец, взмахнув руками, точно падая, схватил Варвару, жестяный рыцарь подал руку толстой одалиске, но у него отстегнулся наколенник, и, пока он пристегивал его, одалиску увел полосатый клоун.
– Чорт, - проворчал рыцарь, оторвал наколенник и, сунув его за зеркало, сказал Самгину: - Допотопный дом, вентиляции нет.
Находя, что все это скучно, Самгин прошел в буфет; там, за длинным столом, нагруженным массой бутербродов и бутылок, действовали две дамы пышная, густобровая испанка и толстощекая дама в сарафане, в кокошнике и в пенснэ, переносье у нее было широкое, неудобно для пенснэ; оно падало, и дама, сердито ловя его, внушала лысому лакею:
– Пожалуйста, наблюдайте, чтоб сами они ничего не хватали.
В углу возвышался, как идол, огромный, ярко начищенный самовар, фыркая паром; испанка, разливая чай по стаканам, говорила:
– Нет, Пелагея Петровна, это -
– Барду надобно покрепче солить.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
– Весело, чародей?
– Я слишком много знаю, для того чтоб веселиться, - ответил Клим, изменив голос и мрачно.
– Я - тоже, - сказал Тагильский, кивнув головой; шлем съехал на уши ему и оттопырил их.
Не первый раз Клим видел его пьяным, и очень хотелось понять: почему этот сдобный, благообразный человек пьет неумеренно.
– Народники устроили?
– спросил Тагильский. Пред ним, на столе, тоже стояла бутылка, но уже пустая.
– Не знаю, - ответил Самгин, следя, как мимо двери стремительно мелькают цветисто одетые люди, а двойники их, скользнув по зеркалу, поглощаются серебряной пустотой. Подскакивая на коротеньких ножках, пронеслась Любаша в паре с Гансом Саксом, за нею китаец промчал Татьяну.
– Веселятся, - бормотал Тагильский.
– Переоделись и - весело. Но посмотрите, алхимик, сколько пьеро, клоунов и вообще - дураков? Что это значит?
Самгин, не ответив, налил вина в его стакан. Количество ряженых возросло, толпа стала пестрее, веселей, и где-то близко около двери уже задорно кричал Лютов:
– Ну-с, а вы как бы ответили Понтию Пилату? Христос не решился сказать: "Аз есмь истина", а вы - вы сказали бы?
Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала:
– Бесцеремонно играет этот виртуоз. Говорят, он - будущая знаменитость; он для этого уже и волосы отрастил.
– Злая вы, Таня, - сказала Варвара, вздохнув.
– Завистлива. Тут - семьдесят пять процентов будущих знаменитостей, а - я? Вот и злюсь.
Гогина пристально посмотрела на Клима, потом на Тагильского, сморщилась, что-то вспоминая, потом, вполголоса, сказала Варваре:
– Вы тоже имеете успех.
– Вероятно, потому, что юбка коротка, - тихо ответила Варвара.
В двери встала Любаша.
– Прелестно, девушки, а? Пелагея Петровна, пожалуйте петь!
Дама в кокошнике поплыла в зал, увлекая за собою и Любашу.
– Тыква, - проводила ее Татьяна.
Самгин подошел к двери в зал; там шипели, двигали стульями, водворяя тишину; пианист, точно обжигая пальцы о клавиши, выдергивал аккорды, а дама в сарафане, воинственно выгнув могучую грудь, высочайшим голосом и в тоне обиженного человека начала петь:
Я ли вО поле не травушка была?