Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
– Христос...
– Воистину...
Как будто они впервые услыхали эту весть, и Самгин не мог не подумать, что раньше радость о Христе принималась им как смешное лицемерие, а вот сейчас он почему-то не чувствует ничего смешного и лицемерного, а даже и сам небывало растроган, обрадован. Оглядываясь, он видел, что все страшное, подавляющее исчезло. Всюду ослепительно сверкали огни иллюминаций, внушительно гудел колокол Ивана Великого, и радостный звон всех церквей города не мог заглушить его торжественный голос. Всюду над Москвой, в небе, все еще густочерном, вспыхнули и трепетали
Митрофанов, идя боком, кружась, бесцеремонно, но все-таки вежливо расталкивал людей, очищая дорогу Варваре, и вес говорил что-то значительное.
– Мы, - повторял он, - мы...
Праздничный шум людей мешал Климу понимать его. Самгиных пригласил разговляться патрон, но Клим вдруг решил:
– Знаешь, Варя, пойдем-ка домой! Иван Петрович с нами - хорошо?
– О, я так рада, - сказала она.
– А я - необыкновенно взволнован, - сознался Самгин нерешительно и смущенно.
– Я завтра извинюсь пред патроном.
– Покорно благодарю, - говорил Митрофанов.
– Я к вам - с радостью.
Он отирал лицо платком и, размахивая им, задевал людей, - Варвара ласково заметила ему это.
– Ничего, сегодня - не обижаются, - сказал он. Христосовались с Анфимьевной, которая, надев широчайшее шелковое платье, стала похожа на часовню, с поваром, уже пьяным и нарядным, точно комик оперетки, с горничной в розовом платье и множестве лент, ленты напомнили Самгину свадебную лошадь в деревне. Но, отмечая все эти мелочи, он улыбался добродушно, потирая руки, снимал и надевал очки, сознавая, что ведет себя необычно. Возникали смешные желания, конфузившие его, хотелось похлопать Митрофанова по плечу, запеть "Христос воскресе", сказать Варваре ласковые и веселые слова. Варвара была вся в светлом, как невеста, и была она красиво, задумчиво тиха; это тоже волновало Самгина. Он стоял у стола, убранного цветами, смотрел на улыбающуюся мордочку поросенка, покручивал бородку и слушал, как за его спиною Митрофанов говорит:
– Господин Долганов - есть такой!
– доказывал мне, что Христа не было, выдумка - Христос. А - хотя бы? Мне-то что? И выдумка, а - все-таки есть, живет! Живет, Варвара Кирилловна, в каждом из нас кусочек есть, вот в чем суть! Мы, голубушка, плохи, да не так уж страшно...
– Сядемте, - предложил Клим, любуясь оживлением постояльца, внимательно присматриваясь к нему и находя, что Митрофанов одновременно похож на регистратора в окружном суде, на кассира в магазине "Мюр и Мерилиз", одного из метр-д-отелей в ресторане "Прага", на университетского педеля и еще на многих обыкновеннейших людей. Он был одет в черную, неоднократно утюженную визитку, в белый пикейный жилет, воротник его туго накрахмаленной рубашки замшился и подстрижен ножницами. Глотая рюмку за рюмкой "зубровку", он ораторствовал:
– Мы все от Христа пошли, и это для всех - один путь. И все хотим благоденственного и мирного жития, чего и Христос хотел, да!
– Один поэт, - сказал Клим, - то есть он не поэт, а Дьякон...
– Дьякон, да!
– согласился или подтвердил Митрофанов.
–
– Он сказал Христу:
Мы тебя и ненавидя - любим,
Мы тебе и ненавистью служим.
– Как это?
– спросил Митрофанов, держа рюмку в руке на уровне рта, а когда Клим повторил, он, поставив на стол невыпитую рюмку, нахмурился, вдумываясь и мигая.
– Может быть, это - и верно, но - как-то... дерзко, - задумчиво сказала Варвара.
– Дьякон, говорите?
– спросил Митрофанов.
– Что же он - пьяница? Эдакие слова в пьяном виде говорят, - объяснил он, выпил водки, попросил: Довольно, Варвара Кирилловна, не наливайте больше, напьюсь.
И снова заговорил:
– Ненависть - я не признаю. Ненавидеть - нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть - да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И - в гору идет. Мой отец бил мою мать палкой, а я вот... ни на одну женщину не замахивался даже... хотя, может. следовало бы и ударить.
– А если это не в гору идет, под гору?
– тихо спросила Варвара и заставила Самгина пошутить:
– Ты хочешь, чтоб я тебя бил?
– Невозможно представить, - воскликнул Митрофанов, смеясь, затем, дважды качнув головою направо и налево, встал.
– Я, знаете, несколько, того... пьян! А пьяный я - не хорош!
Он снова, но уже громко, рассмеялся и сказал, тоже очень громко:
– Пьяный я - плакать начинаю, ей-богу! Плачу и плачу, и чорт знает о чем плачу, честное слово! Ну, спасибо вам за привет и ласку...
– Славный человек, - вздохнула Варвара, когда постоялец ушел.
Уже светало; в сером небе появились голубоватые ямы, а на дне одной из них горела звезда.
– Человек от людей, - сказал Клим, подходя к жене.
– Вот именно: от людей, да! Но я тоже немножко опьянел.
Он обнял Варвару, подняв ее со стула, поцеловал, но она, прильнув к нему, тихонько попросила:
– Нет, ты меня не трогай, пожалуйста. И, освободясь из его рук, схватилась за виски несколько театральным жестом.
– Голова болит?
– Нет, но... Как непонятно все, Клим, милый, - шептала она, закрыв глаза.
– Как непонятно прекрасное... Ведь было потрясающе прекрасно, да? А потом он... потом мы ели поросенка, говоря о Христе...
– Девочка моя, что ты?
– спросил Самгин, ласково, но уже с легкой досадой.
– Да, глупо... я знаю! Но - обидно, видишь ли. Нет, не обидно?
Она смотрела в лицо его вопросительно, жалобно, и Клим почувствовал, что она готова заплакать.
– Ты переволновалась, вот что...
– Да, я пойду, лягу, - сказала она, быстро уходя в свою комнату. Дважды щелкнул замок двери.
"Устала. Капризничает, - решил Клим, довольный, .что она ушла, не успев испортить его настроения.
– Она как будто молодеет, становится более наивной, чем была".
Подойдя к столу, он выпил рюмку портвейна и, спрятав руки за спину, посмотрел в окно, на небо, на белую звезду, уже едва заметную в голубом, на огонь фонаря у ворот дома. В памяти неотвязно звучало:
"Христос воскресе из мертвых..." Клим Самгин оглянулся и тихонько пропел: