Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
– Не ваше дело! Не ваше...
– Почему?
– повторил студент, взял человека за ворот и встряхнул так, что с того слетела шапка, обнаружив испуганную мордочку. Самгина кто-то схватил сзади за локти, но тотчас же, крякнув, выпустил, затем его сильно дернули за полы пальто, он пошатнулся, едва устоял на ногах; пронзительно свистел полицейский свисток, студент бросил человека на землю, свирепо крикнув:
– Эй, вы, чин!
– и, размахнувшись, звучно ударил кого-то по лицу, а Самгин не своим голосом закричал:
– Что вы делаете? Вы понимаете - что вы делаете? У него
– Браво! Долой полицию! Долой...
В глазах Самгина все качалось, подпрыгивало, мелькали руки, лица, одна из них сорвала с него шляпу, другая выхватила портфель, и тут Клим увидал Митрофанова, который, оттолкнув полицейского, сказал спокойно:
– Куда лезешь? Не узнал?
Поставив Клима впереди себя, он растолкал его телом студентов, а на свободном месте взял за руку и повел за собою. Тут Самгина ударили чем-то по голове. Он смутно помнил, что было затем, и очнулся, когда Митрофанов с полицейским усаживали его в сани извозчика.
– Пошел, - сказал Митрофанов, шлепнув извозчика портфелем по плечу, сунул портфель под мышку Самгина и проворчал: - Охота вам связываться...
На Театральной площади, сказав извозчику адрес и не останавливая его, Митрофанов выпрыгнул из саней. Самгин поехал дальше, чувствуя себя физически больным и как бы внутренне ослепшим, не способным видеть свои мысли. Голова тупо болела.
Дома он расслабленно свалился на диван. Варвара куда-то ушла, в комнатах было напряженно тихо, а в голове гудели десятки голосов. Самгин пытался вспомнить слова своей речи, но память не подсказывала их. Однако он помнил, что кричал не своим голосом и не свои слова.
"Припадок истерии, - упрекнул он себя.
– Как все это случилось?" думал он, закрыв глаза, и невольно вспомнил странное поведение свое в момент, когда разрушалась стена казармы.
– Точно мальчишка, первокурсник.
Трудно было разобраться в беспорядочном течении вялых мыслей, а они слагались в обиднее сознание какой-то измены самому себе.
"Стадное чувство. Магнетизм толпы", - оправдывался он, но это не утешало. И все более тревожил вопрос: что он говорил?
Но, когда пришла Варвара и, взглянув на него, обеспокоенно спросила: что с ним?
– он, взяв ее за руку, усадил на диван и стал рассказывать в тоне шутливом, как бы не о себе. Он даже привел несколько фраз своей речи, обычных фраз, какие говорятся на студенческих митингах, но тотчас же смутился, замолчал.
– Тебя сильно ударили?
– спросила Варвара ласково и с удивлением.
– Нет.
Он стал осторожно рассказывать дальше, желая сказать только то, что помнил; он не хотел сочинять, но как-то само собою выходило, что им была сказана резкая речь.
– Меня - как говорится - взорвало, и я накричал, равномерно и на полицию и на студентов, - объяснял он.
Рассказ его очень взволновал и удивил Варвару, прижимаясь к нему, она восклицала:
– И это - ты? Такой сдержанный? Он встал, прошелся по комнате, остановись у зеркала, пригладил волосы и, вздохнув, сказал:
– В конце концов - все-таки
– Но - почему же тебя не арестовали?
– Меня и хотели арестовать, но началась драка, студенты затолкали меня в публику...
Только в эту минуту он вспомнил о Митрофанове и рассказал о нем. Обмахивая лицо платком. Варвара быстро вышла из комнаты, а он снова задумался:
"Как это случилось, что я потерял власть над собою?"
Тревожила мысль о возможном разноречии между тем, что рассказал Варваре он и что скажет постоялец. И, конечно, сыщики заметили его, так что эта история, наверное, будет иметь продолжение.
Вошла Варвара, говоря:
– Пальто выпачкано известкой, карман оторван, ох, Клим, родной мой...
Она прижала голову к его груди, вздрагивая, а Самгин подумал:
"Что же это она пальто осматривала, - не верит мне?"
Но это не обидело его, он сам себе не верил и не узнавал себя. Нежность и тревожное удивление Варвары несколько успокоили его, а затем явился, как раз к обеду,
Митрофанов. Вошел он робко, с неопределенной, во как будто виноватой улыбочкой, спрятав руки за спиною.
"Что он расскажет?" - беспокойно подумал Самгин, видя его смущение.
Варвара, встретив Митрофанова словами благодарности, усадила его к столу, налила водки и, выпив за его здоровье, стала расспрашивать; Иван Петрович покашливал, крякал, усердно пил, жевал, а Самгин, видя, что он смущается все больше, нетерпеливо спросил:
– Как это вам удалось меня вытащить из рук полиции?
Мигая, постоялец взглянул на него и не торопясь, как бы опасаясь выговорить какое-то лишнее слово, рассказал:
– А... видите ли, они - раненых не любят, то есть - боятся, это - не выгодно им. Вот я и сказал: стой, это - раненый. Околоточный - знакомый, частенько на биллиарде играем...
– Он спросил - кто я?
– Нет. Да и спросил бы, так не узнал, - ответил Митрофанов, усмехаясь.
– Да вы ешьте, Иван Петрович, - уговаривала Варвара.
– Ах, какой вы милый человек!
Митрофанов взглянул на нее, на Самгина и, как бы догадавшись о чем-то приятном ему, вдруг оживился, стал сам собою и продолжал уже веселым тоном:
– Я стоял у книжной лавки Карцева, вдруг - вижу:
Клима Иваныча толкают. И, знаете, раззадорился, как, бывало, мальчишкой: не тронь наших!
Это очень развеселило Самгиных, и вот с этого дня Иван Петрович стал для них домашним человеком, прижился, точно кот. Он обладал редкой способностью не мешать людям и хорошо чувствовал минуту, когда его присутствие становилось лишним. Если к Самгиным приходили гости, Митрофанов немедленно исчезал, даже Любаша изгоняла его.
– Я, извините, ученых барышень боюсь, - сказал он. Варвару он все более забавлял, рассказывая ей смешное о провинциальной жизни, обычаях, обрядах, поверьях, пожарах, убийствах и романах. Смешное он подмечал неплохо, но рассказывал о нем добродушно и даже как бы с сожалением. Рассказывал о ловле трески в Белом море, о сборе кедровых орехов в Сибири, о добыче самоцветов на Урале, - Варвара находила, что он рассказывает талантливо.