Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
Шрифт:
– Али вредно сундучку?
– спросил возница в ответ на окрик Самгина, переложил колесо под облучок и сказал: - Сейчас достигнем.
Но только лишь вышли из рощи к мосту чрез овраг, он, схватив лошадей за повода, круто повернул их назад.
– Так и есть: бунтуются! Эки, черти... И вполголоса посоветовал:
– Вы, барин, отойдите куда погуще, а то - кто знает, как они поглядят на вас? Дело - не законное, свидетели - нежелательны.
На тревожные вопросы Клима он не спеша рассказал, что тарасовские мужики давно живут без хлеба; детей и стариков послали по миру.
–
Пока он рассказывал, Самгин присмотрелся и увидал, что по деревне двигается на околицу к запасному магазину густая толпа мужиков, баб, детей, - двигается не очень шумно, а с каким-то урчащим гулом; впереди шагал небольшой, широкоплечий мужик с толстым пучком веревки на плече.
– Это - Кубасов, печник, он тут у них во всем - первый. Кузнецы, печники, плотники - они, всё едино, как фабричные, им - плевать на законы, - вздохнув, сказал мужик, точно жалея законы.
– Происшествия эта задержит вас, господин, - прибавил он, переступая с ноги на ногу, и на жидком лице его появилась угрюмая озабоченность, все оно как-то оплыло вниз, к тряпичной шее.
До деревни было сажен полтораста, она вытянулась по течению узенькой речки, с мохнатым кустарником на берегах; Самгин хорошо видел все, что творится в ней, видел, но не понимал. Казалось ему, что толпа идет торжественно, как за крестным ходом, она даже сбита в пеструю кучу теснее, чем вокруг икон и хоругвей. Ветер лениво гнал шумок в сторону Самгина, были слышны даже отдельные голоса, и особенно разрушал слитный гул чей-то пронзительный крик:
– Ирмаков! Братцы - Ирмаков отклоняется! Через плетень на улицу перевалился человек в красной рубахе, без пояса, босой, в подсученных до колен штанах; он забежал вперед толпы и, размахивая руками, страдальчески взвизгнул:
– Ежели Ирмаков, так и я отклоняюсь!
Печник наотмашь хлестнул его связкой веревок, человечек отскочил, забежал во двор, и оттуда снова раздался его истерический крик:
– Отклоняюсь... Неправильно-о!
– Приведите Ермакова, - сказал печник так слышно, как будто он был где-то очень близко от Самгина.
– Что они хотят делать?
– спросил Клим.
– Возница, сдвинув кнутовищем шапку на ухо и ковыряя в спутанных волосах, вздохнул:
– Да ведь что же им делать-то? Желают отпереть магазею, а ключа у них - нету. Ключ в этом деле даже и ненужная вещь, - продолжал он, глядя на деревню из-под ладони.
– Ключом только одна рука может действовать, а тут требовается приложение руки всего мира. Чтобы даже и ребятишки. Детей-то не осудите?
– спросил он, заглянув в лицо Самгина вопросительно, с улыбочкой. Самгин, не ответив, смотрел, как двое мужиков ведут под руки какого-то бородатого, в длинной, ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками в землю, вырывался и что-то говорил, как видно было по движению его бороды, но
– Отклоняисси, подлая душа-а?
– Гляди-ко ты, как разъярился человек, - с восхищением сказал возница, присев на подножку брички и снимая сапог.
– Это он - правильно! Такое дело всем надобно делать в одну душу.
Сняв сапог, развернув онучу, он испортил воздух крепким запахом пота, Самгин отодвинулся в сторону, но возница предупредил его:
– Не очень показывайтесь. А которого ведут - это Ермаков, он тут посторонний житель, пасека у него, и рыболов. Он, видите, сектарь, малмонит, секта такая, чтобы в солдатах не служить.
Сектанта подвели к печнику, толпа примолкла, и отчетливо прозвучал голос печника:
– Ты - что же, Ермаков? Твердишь - Христос, а сам народу враг? Гляди в омут башкой спустим, сволочь!
Шумный, красненький мужичок, сверкая голыми и тонкими ногами, летал около людей, точно муха, толкая всех, бил мальчишек, орал:
– Становись, хрестьяне!
Толпа из бесформенной кучи перестроилась в клин, острый конец его уперся в стену хлебного магазина, и как раз на самом острие завертелся, точно ввертываясь в дверь, красненький мужичок. Печник обернулся лицом к растянувшейся толпе, бросил на головы ее длинную веревку и закричал, грозя кулаком:
– Все до одного берись, мать...
Мужичок тоже грозил и визжал истерически:
– Честно-о! А то - руки выломам!
Крестясь, мужики и бабы нанизывались на веревку, вытягиваясь в одну линию, пятясь назад, в улицу, - это напомнило Самгину поднятие колокола: так же, как тогда. люди благочестиво примолкли, веревка, 'привязанная к замку магазина, натянулась струною. Печник, перекрестясь, крикнул:
– По третьему разу - дергай!
– Эй, все ли схватились?
– Ну - р-раз!
– Глядите, чтобы Ермаков...
– Два!
– К-куда, пес?
– Три!
Длинная линия людей покачнулась, веревка, дрогнув, отскочила от стены, упала, брякнув железом.
– Ну, вот и слава тебе, господи, - сказал возница, надевая сапог, подмигивая Самгину, улыбаясь: - Мы, господин, ничего этого не видели верно? Магазея - отперта, а - как, нам не известно. Отперта, стало быть, ссуду выдают, - так ли?
Он стал оправлять сбрую на лошадях, продолжая веселеньким голосом:
– Замок, конечно, сорван, а - кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, - весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами, ведь не загоните в тюрьму, господин? Вот в этом и фокус: бунтовать - бунтовали, а виноватых - нету! Ну, теперь идемте...
Отдохнувшие лошади пошли бойко; жердь, заменяя колесо, чертила землю, возница вел лошадей, покрикивая:
– Эхма, уточки, куропаточки!
Самгин шагал в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли в деревню, возница, сорвав шапку с головы, закричал: