Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
Рассказывая, он все время встряхивал головой, точно у него по енотовым волосам муха ползала. Замолчав и пристально глядя в лицо Самгина, он одной рукой искал на диване фляжку, другой поглаживал шею, а схватив фляжку, бросил ее на колени Самгина.
– Пейте, какого чорта!..
"Возможно, что он ненормален", - соображал Самгин, глотнул коньяку и, положив фляжку рядом с собою, покосился на револьвер в углу дивана.
– Отличный старик! Староста. Гренадер. Догадал меня чорт выпить у него в избе кринку молока, ну - понятно: жара, устал! Унтер, сукин сын, наболтал чего-то адъютанту;
Поручик Трифонов пошлепал себя ладонью по шее. Вагон рвануло, поручик покачнулся и крикнул:
– Сволочи! Давайте - выпьем! Вы что же молчите?
– Думаю о вашей драме, - сказал Самгин.
– Драма, - повторил поручик, раскачивая фляжку на ремне.
– Тут - не драма, а - служба! Я театров не выношу. Цирк - другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете - я не понимаю, что такое - революционер?
– неожиданно спросил он, ударив кулаком по колену, и лицо его даже посинело от натуги. Подите вы все к чорту, довольно я вам служил, вот что значит революционер, - понимаете? За-ба-стовщик...
– Конечно, - миролюбиво сказал Самгин, но это не успокоило поручика; он вцепился пальцами в колено
Клима и хрипло шептал:
– Вы, штатский, думаете, что это просто: выпорол человек... семнадцать или девять, четыре - все равно!
– и кончено - лег спать, и спи до следующей командировки, да? Нет, извините, это не так просто. Перед этим надобно выпить, а после этого - пить! И - долго, много? Для Мина, Римана, Ренненкампфа - просто, они - как там?
– преторианцы, они служат Нерону и вообще - Наполеону, а нам, пехоте... Капитан Татарников - читали? перестрелял мужиков, отрапортовался и тут же себе пулю вляпал. Это называется - скандал! Подняли вопрос: с музыкой хоронить или без? А он, в японскую, батальоном командовал, получил двух Георгиев, умница, весельчак, на биллиарде божественно играл...
Вагон снова тряхнуло, поручик тяжело опрокинулся на бок и спросил:
– Поехали?
А когда поезд проходил мимо станции, он, взглянув в окно, сказал с явным удовольствием:
– Жандарм-то, стоит, морда! Взгреют его за револьвер.
Теперь, в железном шуме поезда, сиплый голос его звучал еще тише, слова стали невнятны. Он закурил папиросу, лег на спину, его круглый живот рыхло подпрыгивал, и казалось, что слова булькают в животе:
– Пехота... чернорабочая сила, она вам когда-нибудь покажет та-а-кую Испанию, та-а-кое пр-ронунциаменто...
Самгин не слушал, находя, что больше того, что сказано, поручик не скажет.
"Опора самодержавия", - думал он сквозь дремоту, наблюдая, как в правом глазе поручика отражается огонь свечи, делая глаз похожим на крыло жука.
"Наверное, он - не один таков. И, конечно, будет пороть, расстреливать. Так вот большинство людей исполняют обязанности, не веря в их смысл".
Это была очень неприятная мысль. Самгин закутался пледом и отдал тело свое успокоительной инерции толчков и покачиваний. Разбудил его кондуктор, открыв дверь:
– Русьгород.
Поручика в купе уже не было, о нем напоминал запах коньяка, медный изогнутый прут и занавеска под столиком.
В окно смотрело серебряное солнце,
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала в город; люди на улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко; на заборах, с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: "Горе от ума", - белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Имя это ничего не сказало Самгину, но, когда он шел коридором гостиницы, распахнулась дверь одного из номеров, и маленькая женщина в шубке колоколом, в меховой шапочке, радостно, но не громко вскричала:
– Боженька! Вы? Здесь?
Самгин отступил на шаг и увидал острую лисью мордочку Дуняши, ее неуловимые, подкрашенные глаза, блеск мелких зубов; она стояла пред ним, опустив руки, держа их так, точно готовилась взмахнуть ими, обнять. Самгин поторопился поцеловать руку ее, она его чмокнула в лоб, смешно промычав:
– М-мил...
И торопливо, радостно проговорила:
– Значит - правда, что видеть во сне птиц - неожиданная встреча! Я вернусь скоро...
Самгин был очень польщен тем, что Дуняша встретила его как любовника, которого давно и жадно ждала. Через час сидели пред самоваром, и она, разливая чай, поспешно говорила:
– Стрешнева - почему? Так это моя девичья фамилия, отец - Павел Стрешнев, театральный плотник. С благоверным супругом моим - разошлась. Это - не человек, а какой-то вероучитель и не адвокат, а - лекарь, всё - о здоровье, даже по ночам - о здоровье, тоска! Я чудесно могу жить своим горлом...
Самгин смотрел на нее с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она - в бархатном платье цвета пепла, кругленькая, мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие розовые уши, яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения - все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече с мужчиной.
– Знаешь, Климчик, у меня - успех! Успех и успех!
– с удивлением и как будто даже со страхом повторила она.
– И все - Алина, дай ей бог счастья, она ставит меня на ноги! Многому она и Лютов научили меня. "Ну, говорит, довольно, Дунька, поезжай в провинцию за хорошими рецензиями". Сама она не талантливая, но - все понимает, все до последней тютельки, - как одеться и раздеться. Любит талант, за талантливость и с Лютовым живет.
В чистеньком номере было тепло, уютно, благосклонно ворчал самовар, вкусный запах чая и Дуняшиных духов приятно щекотал ноздри. Говоря, Дуняша грызла бисквиты, прихлебывала портвейн из тяжелой зеленой рюмки.