Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания говорить. В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
– Я ее - не люблю, но, знаешь, - тянет меня к ней, как с холода в тепло или - в тень, когда жарко. Странно, не правда ли? В ней есть что-то мужское, тебе не кажется?
– Она пошлости
– Это ей муж, купец, набил голову глупостями.
– Где ты познакомилась с нею?
Дуняша сказала, что ее муж вел какое-то дело Марины в судебной палате и она нередко бывала у него в Москве.
– Он очень восхищался ею и все, знаешь, эдак подпрыгивал петухом вокруг нее...
Впереди засмеялись, нестройно прокричали ура; из ворот дома вышла группа людей, и мягкий баритон запел:
Царь, подобно Муцию...
Муцию Сцеволе,
– довольно стройно дополнил хор и пропел:
Дал нам конституцию...
По собственной воле.
– А - для чего?
– спросил баритон, - хор ответил:
Для того, чтобы народ
Дружно двинулся вперед!
– Славно поют, - сказала Дуняша, замедляя шаг.
Власть свою убавил,
– запел баритон, - хор подхватил:
Не пищите только!
А себе оставил
Моно-монопольку.
– А - д-для чего?
– снова спросил баритон, - хор ответил:
Пусть великий наш народ
Свой последний грош пропьет!
– Ой, как интересны - тихонько вскричала Дуняша, замедляя шаг, а баритон снова запевал:
По этому случаю
Наши алкоголики
– продолжал хор:
Соберутся кучею,
Сядут все за столики.
– А - зачем?
Чтобы выпить за народ,
За святой девиз "вперед!"
Дуняша смеялась. Люди тесно шли по панели, впереди шагал высокий студент в бараньей шапке, рядом с ним приплясывал, прыгал мячиком толстенький маленький человечек; когда он поравнялся с Дуняшей и Климом, он запел козлиным голосом, дергая пальцами свой кадык:
Любви все возрасты покорны...
Несколько мужских и женских голосов сразу начали кричать:
– Уймите его!
– Мишка, не скандаль!
– Что за безобразие!
А толстенькая девица в шапочке на курчавых волосах радостно и даже как будто с испугом объявила:
– Господа, это - Стрешнева, честное слово! Высокий студент, сняв шапку, извинялся:
– Это - хороший малый, вы его простите... Хороший малый лежал вверх носом у ног Дуняши, колотил себя руками в грудь и бормотал:
– Так сражен Михаиле Крылов собственным негодяйством.
Барышни предлагали Дуняше проводить ее, - она, ласково посмеиваясь, отказывалась; девушка, с длинной и толстой косой, крикнула:
– Граждане! Предлагаю поумнеть! Дуняша, выскользнув из кольца молодежи, увлекая за собою Клима, оглядываясь, радостно говорила:
– Какие милые, а? Как остроумно сказала
– Своевременное предложение, - ворчливо откликнулся Самгин.
Высокий студент снова запел:
По причине этой
Либералы наши
– дружно подхватил хор.
Песня эта напомнила Самгину пение молодежью на похоронный мотив стихов: "Долой бесправие! Да здравствует свобода!"
– Я так рада, что меня любит молодежь, - за простенькие мои песенки. Знаешь, жизнь моя была...
– Играют в революцию и сами же высмеивают ее, - пробормотал Самгин.
– Тогда мае жилось очень тяжело, но проще, чем теперь, и грусть и радость были проще.
– Не говори, простудишь горло, - посоветовал Самгин Дуняше, прислушиваясь к песне.
Но полезней, на их взгляд,
Чтоб народ пошел назад...
– Наши журналисты...
– запел баритон, но хлопнула дверь гостиницы и обрубила песню.
Дуняша предложила пройти в ресторан, поужинать; он согласился, но, чувствуя себя отравленным лепешками Марины, ел мало и вызвал этим тревожный вопрос женщины:
– Тебе - нездоровится?
После ужина она пришла к нему - и через час горячо шептала:
– Я люблю тебя за то, что ты все знаешь, но молчишь. Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо луны, - желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
– Как много и безжалостно говорят все образованные, - говорила Дуняша.
– Бога - нет, царя - не надо, люди - враги друг другу, всё - не так! Но что же есть, и что - так?
Самгин, утомленный, посмеивался - женщина забавляла его своей болтовней, хотя и мешала ему отдохнуть.
– Что же настоящее?
– спрашивала она.
– Для женщины - дети, - сказал он лениво и только для того, чтоб сказать что-нибудь.
– Дети?
– испуганно повторила Дуняша.
– Вот уж не могу вообразить, что у меня - дети! Ужасно неловко было бы мне с ними. Я очень хорошо помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне... про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они ведь спросят!
"И эта философствует", - равнодушно отметил Самгин.
А она продолжала, переменив позу так, что лунный свет упал ей на голову, на лицо, зажег в ее неуловимых глазах золотые искры и сделал их похожими на глаза Марины:
– Нет, дети - тяжело и страшно! Это - не для меня. Я - ненадолго! Со мной что-нибудь случится, какая-нибудь глупость... страшная!
Самгин закрыл глаза, спрашивая себя: что такое Марина?
– По-моему, всё - настоящее, что нравится, что любишь. И бог, и царь, и всё. Сегодня - одно, завтра - другое. Ты хочешь уснуть? Ну, спи!