Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
– Смерть уязвляет, дабы исцелить, а некоторый человек был бы доволен бессмертием и на земле. Тут, Клим Иванович, выходит, что жизнь как будто чья-то ошибка и несовершенна поэтому, а создал ее совершенный дух, как же тогда от совершенного-то несовершенное?
Швырнув далеко от себя окурок папиросы, проследив, как сквозь темноту пролетел красный огонек и, ударясь о пол, рассыпался искрами, Самгин сказал:
– Вы об этом Марину Петровну спросите.
– Спрашивал. Ей известны все человеческие размышления, а книгу "Плач" она отметает, даже высмеивает, именует ее болтовней даже. А сам я думать могу, но размышлять
– Хорошо, - обещал Самгин.
– Она... очень умная? Захарий тихонько охнул.
– Ох!
И, захлебываясь быстрым шопотом, сказал:
– Необыкновенной мудрости. Ослепляет душу. Несокрушимого бесстрашия...
Он вдруг оборвал речь, беспокойно завозился, захлопал подушкой и, пробормотав: "Извините, мешаю вам уснуть", - замолчал. Самгин подумал, что он, должно быть, закутался одеялом с головою. Тишина стала плотней, и долго не слышно было ни звука, - потом в парке кто-то тяжко зашлепал по луже. Самгин, прислушиваясь, вспомнил проповедника Якова, человека о трех пальцах, - "камень - дурак, дерево - дурак". Вспомнил Диомидова. Дьякона, "взыскующих града". Сектантов - миллионы, социалистов - тысячи. Возможно, что Марина - права, интеллигенция не знает подлинной духовной жизни народа. Она ищет в народе только отражения своих материалистических верований. Марина, конечно, не может быть сектанткой...
Где-то очень далеко, волком, заливисто выл пес, с голода или со страха. Такая ночь едва ли возможна в культурных государствах Европы, ночь, когда человек, находясь в сорока верстах от города, чувствует себя в центре пустыни.
Заснул он на рассвете, - разбудили его Захарий и Ольга, накрывая стол для завтрака. Захарий был такой же, как всегда, тихий, почтительный, и белое лицо его, как всегда, неподвижно, точно маска. Остроносая, бойкая Ольга говорила с ним небрежно и даже грубовато.
Первой явилась к завтраку Марина в измятом, плохо выглаженном платье, в тяжелой короне волос, заплетенных в косу; ласково кивнув головою Самгину, она спросила:
– Мыши не съели тебя? Ужас, сколько мышей! А Захарию строго сказала:
– Разворовали тут всё.
– Вася!
– ответил он, виновато разводя руками.
– Он все раздает, что у него ни спроси. Третьего дня позволил лыко драть с молодых лип, - а вовсе и не время лыки-то драть, но ведь мужики - не взирают...
– Хорош охранитель, - усмехнулась Марина.
– Вот, Клим Иванович, познакомься с Васей, - тут есть великан такой. Мужики считают его полуумным. Подкидыш, вероятно - барская шалость, может быть, родственник парижанину-то.
Пришла Лидия, тоже измятая, с кислым лицом, с капризно надутыми губами; ее Марина встретила еще более ласково, и это, видимо, искренно тронуло Лидию; обняв Марину за плечи, целуя голову ее, она сказала:
– С тобою всегда, везде хорошо!
– Вот какие мы, - откликнулась Марина, усаживая ее рядом с собою и говоря: - А я уже обошла дом, парк; ничего, - дом в порядке, парк зарос всякой дрянью, но - хорошо!
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом с Мариной казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то мягкий басок, а Лидия говорила жестяные слова:
– Он - очень наивный. Наука вовсе не отрицает, что все видимое создано из невидимого.
Вошел Безбедов, весь в белом - точно санитар, в сандалиях на босых ногах; он сел в конце стола, так, чтоб Марина не видела его из-за самовара. Но она все видела.
– Тебе, Валентин, надобно брить физиономию, на ней что-то растет, - и безжалостно добавила: - Плесень какая-то.
И, улыбаясь навстречу Турчанинову, она осыпала его любезностями. Он ответил, что спал прекрасно и что все вообще восхитительно, но притворялся он плохо, было видно, что говорит неправду. Самгин молча пил чай и, наблюдая за Мариной, отмечал ее ловкую гибкость в отношении к людям, хотя был недоволен ею. Интересовало его мрачное настроение Безбедова.
"В нем тоже есть что-то преступное", - неожиданно подумал он.
Завтракали утомительно долго, потом отправились осматривать усадьбу.
Марина и Лидия шли впереди, их сопровождал Безбедов, и это напомнило Самгину репродукцию с английской картины: из ворот средневекового, нормандского замка величественно выходит его владелица с тонконогой, борзой собакой и толстым шутом.
Утро было пестрое, над влажной землей гулял теплый ветер, встряхивая деревья, с востока плыли мелкие облака, серые, точно овчина; в просветах бледноголубого неба мигало и таяло предосеннее солнце; желтый лист падал с берез; сухо шелестела хвоя сосен, и было скучнее, чем вчера.
Турчанинов остался в доме, но минут через пять догнал Самгина и пошел рядом с ним, помахивая тросточкой, оглядываясь и жалобно говоря:
– Нет, как хотите, но я бы не мог жить здесь!
– Он тыкал тросточкой вниз на оголенные поля в черных полосах уже вспаханной земли, на избы по берегам мутной реки, запутанной в кустарнике.
– Я часа два сидел у окна, там, наверху, - у меня такое впечатление, что все это неудачно начато и никогда не будет кончено, не примет соответствующей формы.
Самгин искренно спросил:
– Скучно?
– Более чем скучно! Есть что-то безнадежное в этой пустынности. Совершенно непонятны жалобы крестьян на недостаток земли; никогда во Франции, в Германии не видел я столько пустых пространств.
Помолчав, он предложил Самгину папиросу, долго и неумело закуривал на ветру, а закурив - сказал, вздыхая:
– Мой сосед храпел... потрясающе! Он - болен?
– Кажется - да.
– Странный тип! Такой... дикий. И мрачно озлоблен. Злость тоже должна быть веселой. Французы умеют злиться весело. Простите, что я так говорю обо всем... я очень впечатлителен. Но - его тетушка великолепна! Какая фигура, походка! И эти золотые глаза! Валькирия, Брунгильда...
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, - дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов...
– Гуляешь?
Самгин вздрогнул, - между сосен стоял очень высокий, широкоплечий парень без шапки, с длинными волосами дьякона, - его круглое безбородое лицо Самгин видел ночью. Теперь это лицо широко улыбалось, добродушно блестели красивые, темные глаза, вздрагивали ноздри крупного носа, дрожали пухлые губы: сейчас вот засмеется.