Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
Лицо Владимира Лютова побурело, глаза, пытаясь остановиться, дрожали, он слепо тыкал вилкой в тарелку, ловя скользкий гриб и возбуждая у Самгина тяжелое чувство неловкости. Никогда еще Самгин не слышал, не чувствовал, чтоб этот человек говорил так серьезно, без фокусов, без неприятных вывертов. Самгин молча налил еще водки, а Лютов, сорвав салфетку с шеи, продолжал:
– Тебе мое... самочувствие едва ли понятно, ты забронирован идеей, конспиративной работой, живешь, так сказать, на высоте, в башне, неприступен. А я давно уже привык думать о себе как о человеке - ни к чему. Революция окончательно
Самгин чувствовал, что эти неожиданные речи возмущают его, - он выпил еще рюмку и сказал:
– Так говорили, во главе с Некрасовым, кающиеся дворяне в семидесятых годах. Именно Некрасов подсказал им эти жалобы, и они были, в сущности, изложением его стихов прозой.
Снова вошел официант, и, заметив, что острый взгляд Васи направлен на него, Самгин почувствовал желание сказать нечто резкое; он сказал:
– Нельзя делать историю только потому, что ничего иного не умеешь делать.
– Именно, - согласился Лютов, а Самгин понял, что сказано им не то, что он повторил слова Степана Кутузова. Но все-таки продолжал:
– У нас многие занимаются деланием от скуки, от нечего делать.
– Мысль Толстого, - заметил Лютов, согласно кивнув головой, катая шарик хлеба.
Самгин замолчал, ожидая, когда уйдет официант, потом, с чувством озлобления на Лютова и на себя, заговорил, несвойственно своей манере, ворчливо, с трудом:
– Вообще интеллигенция не делает революций, даже когда она психически деклассирована. Интеллигент - He революционер, а реформатор в науке, искусстве, религии. И в политике, конечно. Бессмысленно и бесполезно насиловать себя, искусственно настраивать на героический лад...
– Не понимаю, - сказал Лютов, глядя в тарелку супа. Самгин тоже не совсем ясно понимал - с какой целью он говорит? Но говорил:
– Ты смотришь на революцию как на твой личный вопрос, - вопрос интеллигента...
– Я?
– удивился Лютов.
– Откуда ты вывел это?
– Из всего сказанного тобой.
– Мне кажется, что ты не меня, а себя убеждаешь в чем-то, - негромко и задумчиво сказал Лютов и спросил:
– Ты - большевик или...?
– Ах, оставь, - сердито откликнулся Самгин. Минуту, две оба молчали, неподвижно сидя друг против друга. Самгин курил, глядя в окно, там блестело шелковое небо, луна освещала беломраморные крыши, - очень знакомая картина.
"Он - прав, - думал Самгин, - убеждал я действительно себя".
– Реакция, - пробормотал Лютов.
– Ленин, кажется, единственный человек, которого она не смущает...
Он съежился, посерел, стал еще менее похож на себя и вдруг - заиграл, превратился в человека, давно и хорошо знакомого; прихлебывая вино маленькими глотками, бойко заговорил:
– Слышал я, что мухи обладают замечательно острым зрением, а вот стекла от воздуха не могут отличить!
– Что ты зимой о мухах вспомнил?
– спросил
– Не знаю. А есть мы, оказывается, не хотим. Ну, тогда выпьем!
Выпили. Встряхнув головой, потирая висок пальцем, Лютов вздохнул, усмехнулся.
– Не склеилась у нас беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то. Вот, например, попы, - я ведь серьезно жду, что попы что-то скажут. Может быть, они скажут: "Да будет - хуже, но - не так!" Племя талантливое! Сколько замечательных людей выдвинуло оно в науку, литературу, - Белинские, Чернышевские, Сеченовы...
Но оживление Лютова погасло, он замолчал, согнулся и снова начал катать по тарелке хлебный шарик. Самгин спросил: где Стрешнева?
– Дуняша? Где-то на Волге, поет. Тоже вот Дуняша... не в форме, как говорят о борцах. Ей один нефтяник предложил квартиру, триста рублей в месяц - отвергла! Да, - не в себе женщина. Не нравится ей все. "Шалое, говорит, занятие - петь". В оперетку приглашали - не пошла.
И, глядя в окно, он вздохнул.
– Боюсь - влопается она в какую-нибудь висельную историю. Познакомилась с этим, Иноковым, когда он лежал у нас больной, раненый. Мужчина - ничего, интересный, немножко - топор. Потом тут оказался еще один, - помнишь парня, который геройствовал, когда Туробоева хоронили? Рыбаков...
– Судаков, - поправил Самгин.
– Хорошая у тебя память... Гм... Ну вот, они - приятели ей. Деньжонками она снабжает их, а они ее воспитывают. Анархисты оба.
Лютов вынул часы и, держа их под столом, щелкнул крышкой; Самгин тоже посмотрел на свои часы, тут же думая, что было бы вежливей спросить о времени Лютова.
Простился Лютов очень просто, даже, кажется, грустно, без игры затейливыми словечками.
"Поблек, - думал Самгин, выходя из гостиницы в голубоватый холод площади.
– Типичный русский бездельник. О попах - нарочно, для меня выдумал. Маскирует чудачеством свою внутреннюю пустоту. Марина сказала бы: человек бесплодного ума".
От сытости и водки приятно кружилась голова, вкусно морозный воздух требовал глубоких вдыханий и, наполняя легкие острой свежестью, вызывал бодрое чувство. В памяти гудел мотив глупой песенки:
Царь, подобно Муцию...
"Дуняша-то! Отвергла. Почему?"
Самгин взял извозчика и поехал в оперетку. Там кассир сказал ему, что все билеты проданы, но есть две свободные ложи и можно получить место.
С высоты второго яруса зал маленького театра показался плоскодонной ямой, а затем стал похож на опрокинутую горизонтально витрину магазина фруктов: в пене стружек рядами лежат апельсины, яблоки, лимоны. Самгин вспомнил, как Туробоев у Омона оправдывал анархиста Равашоля, и спросил сам себя:
"Мог бы я бросить бомбу? Ни в каком случае. И Лютов не способен. Я подозревал в нем что-то... своеобразное. Ничего нет... Кажется - я даже чего-то опасался в этом... выродке". И, почувствовав, что он может громко засмеяться, Самгин признался: "Я - выпил немножко сверх меры".
Над оркестром судорожно изгибался, размахивая коротенькими руками и фалдами фрака, черненький, большеголовый, лысый дирижер, у рампы отчаянно плясали два царя и тощий кривоногий жрец Калхас, похожий на Победоносцева.