Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья
Шрифт:
«При чем здесь этот?»
Человек с ватой в ушах стал рядом с ним и, протирая рукавом ствол винтовки, благодарно сказал;
– Ласковый денек сегодня.
Самгин взглянул на него недоверчиво – смеется?
– Вы на этой улице живете? – спросил он.
– Нет, я – с Благуши назначен сюда, – ответил человек, все поглаживая винтовку, и вздохнул: – Патронов маловато у нас.
– Что защищает эта баррикада? – спросил Клим и даже смутился – до того строго и глупо прозвучал вопрос, а человек удивленно заглянул в лицо его и сказал:
– Революцию защищает, рабочий народ, а – как же? Размахивая рукою, он стал объяснять:
– Там – Каретный ряд, а там, значит, тоже наши, –
– Ага, – сказал Самгин и отошел прочь, опасаясь, что скажет еще что-нибудь неловкое. Он чувствовал себя нехорошо, – было физически неприятно, точно он заболевал, как месяца два тому назад, когда врач определил у него избыток кислот в желудке.
«Покорнейший слуга... Кто это сказал: «Интеллигент – каторжник, прикованный к тачке истории»? Колесница Джагернаута... Чепуха все это. И баррикады – чепуха», – попытался он оборвать воспоминания о Макарове и даже ускорил шаг. Но это не помогло.
«От ума или от сердца? Как это он говорил? Выдумывает от бессилия, вот что. Бездарный человек...»
Воспоминания о Макарове он подсказывал себе, а сквозь них пробивалось другое:
«Конечно, – любители. Настоящие артисты бунта – в деревне. Они всегда были там, – Разин, Пугачев. А этот, товарищ Яков, – что такое он?» – Незаметно для себя Самгин дошел до бульвара, остановился, посмотрел на голые деревья, – они имели такой нищенский вид, как будто уже никогда больше не покроются листьями. Домой идти не хотелось. И вообще следовало выехать из дома тотчас же после оскорбительной выходки Варвары. Самгин взглянул на часы и пошел на квартиру Гогиных исполнять поручение Любаши. Чтоб согреться и не думать – шел очень быстро. Хотелось, чтобы все быстрее шло к своему концу. Вспомнил фразы Кумова:
«Отношение человека к жизни зависит от перемещения в пространстве. Наше, земное пространство ограничено пределами, оскорбительными для нашего духа, но даже и в нем...» Дальше Кумов говорил что-то невразумительное о норманнах в Англии, в России, Сицилии.
Приближаясь бульваром к Арбату, Самгин услышал вправо от себя, далеко, знакомый щелчок выстрела, затем – другой. Выстрелы, прозвучав очень скромно, не удивили, – уж если построены баррикады, так, разумеется, надо стрелять. Но когда перед ним развернулась площадь, он увидел, что немногочисленные прохожие разбегаются во все стороны, прячутся во двор трактира извозчиков, только какой-то высокий старик с палкой в руке, держась за плечо мальчика, медленно и важно шагает посреди площади, направляясь на Арбат. Фигура старика как будто знакома, – если б не мальчик и не эта походка, его можно бы принять за Дьякона, но Дьякон ходил тяжело и нагнув голову, а этот держит ее гордо и прямо, как слепой.
В стороне Поварской кто-то протяжно прокричал неясное слово, и тотчас же из-за церкви навстречу Климу бросилась дородная женщина; встряхивая головою, как лошадь, она шипела:
– Ох, господи, ох...
За нею выскочил человек в черном полушубке, матерно ругаясь, схватил ее сзади за наверченную на голове шаль и потащил назад, рыча:
– Встань за церковь, дура, чорт, в церковь не будут стрелять...
– Р-разойди-ись! – услышал Самгин заунывный крик, бросился за угол церкви и тоже встал у стены ее, рядом с мужчиной и женщиной.
– Молчи, – вполголоса командовал мужчина, притиснув женщину спиной своей к стене. – Не пикни! Надо выждать, куда идут... Эх, дожили, – он еще крепче выругался, голос его прозвучал горячо. Самгин осторожно выглянул за угол; по площади все еще метались трое людей, мальчик оторвался от старика и бежал к Александровскому училищу, а старик, стоя на одном месте, тыкал палкой в землю и что-то говорил, – тряслась
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это – Дьякон.
Солдаты выстрелили восемь раз; слышно было, как одна пуля где-то разбила стекло. Передовой солдат прошёл мимо Дьякона, не обращая внимания на его хриплые крики, даже как будто и не заметив его; так же равнодушно прошли и еще многие, – мучительно медленно шли они. Проехала пушка, едва не задев Дьякона колесом. Дьякон все бил палкой по земле и кричал, но когда пушка проехала, маленький солдатик, гнилого, грязно-зеленого цвета, ударил его, точно пестом, прикладом ружья по спине; Дьякон неестественно изогнулся, перекинулся на колени, схватил палку обеими руками и замахал ею; тут человек в пальто, подпоясанном ремнем, подскочив к нему, вскричал жестяным голосом;
– Ах, мерзавец! Вот-т – он...
Нагнулся и сунул штык, точно ухват в печку, в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка упала к ногам штатского, – он стоял и выдергивал штык. Все это совершилось удивительно быстро, а солдаты шли все так же не спеша, и так же тихонько ехала пушка – в необыкновенной тишине; тишина как будто не принимала в себя, не хотела поглотить дробный и ленивенький шум солдатских шагов, железное погромыхивание пушки, мерные удары подков лошади о булыжник и негромкие крики раненого, – он ползал у забора, стучал кулаком в закрытые ворота извозчичьего двора. Совершенно отчетливо Самгин слышал, как гнилой солдатик сказал:
– Не умеешь.
За спиною Самгина мужчина глухо бормотал:
– Нищего убили, слепого-то, сво-олочи, – гляди-ко! Тяжело дышала женщина:
– Ой, господи! Пойдем, Христа ради, Егорша! Пушка-то...
Штатский человек, выдернув штык и пошевелив Дьякона, поставил ружье к ноге, вынул из кармана тряпочку или варежку, провел ею по штыку снизу вверх, потом тряпочку спрятал, а ладонью погладил свой зад. Солдатик, подпрыгивая, точно резиновый, совал штыком в воздух и внятно говорил:
– Вот как действуй – ать, два! Теперича отбей, – как отобьешь?
Штатский снял шапку, перекрестился на церковь, вытер шапкой бородатое лицо.
– Старика этого мы давно знаем, он как раз и есть, – заговорил штатский, но раздалось несколько выстрелов, солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.
– Похоже – в нас? – шепотом спросил мужчина в полушубке и, схватив Самгина за плечо, дернул его на себя. – На Воздвиженку идут! Айдате, господин, кругом! Скорей!