Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья
Шрифт:
«Неотесанная башка», – подумал тогда Самгин, а теперь он думал о звериной ловкости парня: «Толкни он жандарма на несколько секунд позже, – жандарм попал бы под колеса паровоза...»
– Эй, барин, ходи веселей! – крикнули за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть в холодной, всепоглощающей тишине. В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь в купе заткнул собою поручик Трифонов.
– Штатский? – вполголоса, изумленно и сипло спрашивал он. – Срезал револьвер?
–
– Обезоружил? И – удрал?
– Так точно. Должен быть в поезде.
– Солдаты ищут, – вставил обер.
Поручик трижды, негромко и раздельно хохотнул:
– Хо-хо-хо! Эт-то – номер! – сказал он, хлопая ресницами по главам, чмокнув губами. – Ах ты, м-морда! Ну – и влетит тебе! И – заслужил! Ну, – что же ты хочешь, а?
– Ваше благородие...
– Чтобы моих людей гонять? Нет, будь здоров! Скажи спасибо, что тебе пулю в морду не вкатили... Хо-хо-о! И – ступай! Марш!..
Жандарм тяжело поднял руку, отдавая честь, и пошел прочь, покачиваясь, обер тоже отправился за ним, а поручик, схватив Самгина за руку, втащил его в купе, толкнул на диван и, закрыв дверь, похохатывая, сел против Клима – колено в колено.
– Понимаете, – жулик у жандарма револьвер срезал и удрал, а? Нет, – вы поймите: привилегированная часть, охрана порядка, мать... Мышей ловить, а не революционеров! Это же – комедия! Ох...
Он захлебнулся смехом, засипел, круглые глаза его выкатились еще больше, лицо, побагровев, надулось, кулаком одной руки он бил себя по колену, другой схватил фляжку, глотнул из нее и сунул в руки Самгина. Клим, чувствуя себя озябшим, тоже с удовольствием выпил.
– Замечательный анекдот! Р-революция, знаете, а? Жулик продаст револьвер, а то – ухлопает кого-нибудь... из любопытства может хлопнуть. Ей-богу! Интересно пальнуть по человеку...
«Напился», – отметил Самгин, присматриваясь к поручику сквозь очки, а тот заговорил тише, почти шопотом и очень быстро:
– Еду охранять поместье, завод какого-то сенатора, администратора, вообще – лица с весом! Четвертый раз в этом году. Мелкая сошка, ну и суют куда другого не сунешь. Семеновцы – Мин, Риман, вообще – немцы, за укрощение России получат на чаишко... здорово получат! А я, наверное, получу колом по башке. Или – кирпичом... Пейте, французский...
Шумно вздохнув, он опустил на глаза тяжелые, синеватые веки и потряс головою.
– Бессонница! Месяца полтора. В голове – дробь насыпана, знаете – почти вижу: шарики катаются, ей-богу! Вы что молчите? Вы – не бойтесь, я – смирный! Все – ясно! Вы – раздражаете, я – усмиряю. «Жизнь для жизни нам дана», – как сказал какой-то Макарий, поэт. Не люблю я поэтов, писателей и всю вашу братию, – не люблю!
Он снова глотнул из фляжки и, зажав уши ладонями, долго полоскал коньяком рот. Потом, выкатив глаза, держа руки на затылке, стал говорить громче:
– Я – усмиряю, и меня – тоже усмиряют. Стоит предо мной эдакий великолепный старичище, морда – умная, честная морда – орел! Схватил я его за бороду,
Рассказывая, он все время встряхивал головой, точно у него по енотовым волосам муха ползала. Замолчав и пристально глядя в лицо Самгина, он одной рукой искал на диване фляжку, другой поглаживал шею, а схватив фляжку, бросил ее на колени Самгина.
– Пейте, какого чорта!..
«Возможно, что он ненормален», – соображал Самгин, глотнул коньяку и, положив фляжку рядом с собою, покосился на револьвер в углу дивана.
– Отличный старик! Староста. Гренадер. Догадал меня чорт выпить у него в избе кринку молока, ну – понятно: жара, устал! Унтер, сукин сын, наболтал чего-то адъютанту; адъютант – Фогель, командир полка – барон Цилле, – вот она где у меня села, эта кринка!
Поручик Трифонов пошлепал себя ладонью по шее. Вагон рвануло, поручик покачнулся и крикнул:
– Сволочи! Давайте – выпьем! Вы что же молчите?
– Думаю о вашей драме, – сказал Самгин.
– Драма, – повторил поручик, раскачивая фляжку на ремне. – Тут – не драма, а – служба! Я театров не выношу. Цирк – другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете – я не понимаю, что такое – революционер? – неожиданно спросил он, ударив кулаком по колену, и лицо его даже посинело от натуги. – Подите вы все к чорту, довольно я вам служил, вот что значит революционер, – понимаете? За-ба-стовщик...
– Конечно, – миролюбиво сказал Самгин, но это не успокоило поручика; он вцепился пальцами в колено
Клима и хрипло шептал:
– Вы, штатский, думаете, что это просто: выпорол человек... семнадцать или девять, четыре – все равно! – и кончено – лег спать, и спи до следующей командировки, да? Нет, извините, это не так просто. Перед этим надобно выпить, а после этого – пить! И – долго, много? Для Мина, Римана, Ренненкампфа – просто, они – как там? – преторианцы, они служат Нерону и вообще – Наполеону, а нам, пехоте... Капитан Татарников – читали? – перестрелял мужиков, отрапортовался и тут же себе пулю вляпал. Это называется – скандал! Подняли вопрос: с музыкой хоронить или без? А он, в японскую, батальоном командовал, получил двух Георгиев, умница, весельчак, на биллиарде божественно играл...
Вагон снова тряхнуло, поручик тяжело опрокинулся на бок и спросил:
– Поехали?
А когда поезд проходил мимо станции, он, взглянув в окно, сказал с явным удовольствием:
– Жандарм-то, стоит, морда! Взгреют его за револьвер.
Теперь, в железном шуме поезда, сиплый голос его звучал еще тише, слова стали невнятны. Он закурил папиросу, лег на спину, его круглый живот рыхло подпрыгивал, и казалось, что слова булькают в животе:
– Пехота... чернорабочая сила, она вам когда-нибудь покажет та-а-кую Испанию, та-а-кое пр-ронунциаменто...