Жизнь Ленина
Шрифт:
– Садитесь, пожалуйста, - пригласил Владимир Ильич.
Крестьянин сел, поставил у ног кринку, завязанную в кумачовый платок.
– С бедой я, уважь, Владимир Ильич, дай совет.
– Говорите, говорите, пожалуйста, - живо отозвался Владимир Ильич и приготовился слушать, заложив пальцы за проймы жилета.
Крестьянин был дальний, долго рассказывал, кто таков да откуда, пока, наконец, добрался до беды. Вот какая случилась у него беда. От нужды послал старшую дочь в работницы к богатому мужику на год за двадцать целковых. Отработала девка одиннадцать месяцев, а тут
– Неужто задаром почти полный год девка работала?
– сокрушался мужик.
– Так и оставить?
– Нет, так оставить нельзя!
– решительно воскликнул Владимир Ильич. Зашагал по комнате, быстро, гневно.
Мужик следил за ним слезящимися глазами. Вздыхал. И Надежда Константиновна, кутая плечи в платок, ждала, что решит Владимир Ильич.
– Вот что, напишем в волостное правление, потребуем закона, а кулака судом припугнём, - сказал Владимир Ильич.
Остановился у конторки, минуту подумал, а через полчаса бумага готова. Убедительная получилась бумага. Подробно объяснил Владимир Ильич мужику, куда отнести бумагу, что говорить, с кем говорить.
– Правда за вами, - втолковывал Владимир Ильич.
– Не сдавайтесь. Откажут по первому прошению, ещё приходите. Дальше будем писать. Правда за вами.
Мужик теребил и мял шапку в руках, качал головой, благодарил. Поднял с пола кринку в кумачовом платке и Надежде Константиновне:
– Прими маслица в благодарность, хозяюшка.
– Что вы! Что вы!
– воскликнула Надежда Константиновна.
– Да разве можно! Да что вы надумали-то?
– Нет уж, масла не надо, - решительно отказался Владимир Ильич.
Никак было мужику невдомёк, почему они отказываются от благодарности, чудные люди! Ведь бумагу-то писал Владимир Ильич? За спасибо, выходит?
Ушёл. Унёс в сердце добрую память о политическом ссыльном Ульянове. Во многих крестьянских сердцах за свою жизнь в Шушенском оставил Владимир Ильич по себе добрую память.
ЧТО БЫЛО В МАЕ
В прошлом году Владимир Ильич встретил Первое мая без семьи. Настал новый май, теперь Надежда Константиновна с ним. Надумали шушенские ссыльные по-революционному отпраздновать Первое мая.
Утром позавтракали, принарядились - в дверь Проминский. Тоже нарядный, в галстуке.
– С Первым маем вас!
Владимир Ильич завёл охотничью собаку, совсем ещё молоденькую и резвую, назвал Женькой. Женька с весёлым лаем кинулась навстречу Проминскому, думает, пришёл звать на охоту. Все собрались. И отправились к Энгбергу. И Женьку с собой взяли.
Весна в этом году была поздняя. По реке Шуше шёл лёд. Льдины толкались, спешили и уходили в Енисей.
Над рекой слышалось шуршание льда. Хоть и прохладный был день, а праздничный, яркий. И настроение у всех было праздничное.
Пришли к Энгбергу, уселись на лавке, запели:
День настал весёлый мая,
Прочь с дороги, горя тень!
Песнь раздайся
Забастуем в этот день!
Полицейские до пота
Правят подлую работу,
Нас хотят изловить,
За решётку посадить.
Мы плюём на это дело,
Май отпразднуем мы смело,
Вместе разом,
Гоп-га! Гоп-га!
Спели одну песню, принялись за другую. Весь этот день полон был пения.
Попраздновали у Энгберга, пошли на луг. Там, вдали от села, под синим шатром неба, загремела "Варшавянка":
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас грозно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Революционную гордую песню "Варшавянка" привёз из Польши Проминский. Когда его гнали в сибирскую ссылку, попал в московской пересыльной тюрьме в одну камеру с русскими марксистами, членами "Союза борьбы". Там был Глеб Кржижановский. А Глеб Кржижановский был не только инженер и марксист. Он ещё и стихи сочинял. Проминский в тюрьме тихонько пел "Варшавянку" по-польски. Глеб Кржижановский переводил на русский.
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперёд,
Рабочий народ!
Неслись зажигающие слова над шушенским лугом в этот день Первого мая.
Счастливый был день! Вечером Владимир Ильич и Надежда Константиновна долго не могли заснуть. Говорили, мечтали о будущем. Придёт ли время, когда в свободной России рабочие и весь народ свободно будут праздновать Первое мая с красными флагами?
А назавтра... Пыль по дороге столбом. Топот копыт. В Шушенское прискакали жандармы. Тарантас подкатил под окошко Владимира Ильича. Тпрру-у! Лошади стали. Спрыгнули с тарантаса двое жандармов при шашках. С заднего сиденья сошёл жандармский офицер, коротенький, плотный, перехваченный поясом, с револьверной кобурой.
– Обыск!
– бросил офицер. И прямо в рабочую комнату Владимира Ильича, к книжному шкафу.
А там на нижней полке запрещённая литература, нелегальная переписка, химические средства для шифрованных писем. Найдут жандармы - годы ссылки набавятся. Много, может быть, лет.
– Пожалуйста!
– сказал Владимир Ильич, подставляя стул к книжному шкафу.
Поразилась Надежда Константиновна его выдержке.
– Пожалуйста. Отсюда начнёте?
Владимир Ильич, спрашивая, кивнул на верхнюю полку. Коротенький офицер, поддержанный жандармами под локти, пыхтя забрался на стул. Начал обыск сверху. А книг масса. Сотни книг! И научные тут были книги. И Пушкин был. И Тургенев.
Офицер полистал полчаса, час. Уморился. Велел жандармам продолжать обыск. Сам сел. Глаза скучные. Попробуй перелистай сотни страниц. Жандармскому офицеру и смотреть-то на эту уймищу книг было скучно. Медленно ползло время.
Владимир Ильич изредка давал объяснения, какие, где расположены книги. Спокойно, уверенным тоном.
И вот добрались до нижней полки. И вот судьба ссыльных Ульяновых висит на волоске.
Надежда Константиновна выступила вперёд и улыбнулась:
– А здесь моя педагогическая литература о школах. Я ведь учительница.