Жизнь Ленина

Фишер Луис

Тут встает уже важный принципиальный вопрос: как понимать интернационализм?» (В стенографической записи здесь следует еще одно предложение, зачеркнутое: «Я думаю, что наши товарищи не разобрались достаточно в этом важном принципиальном вопросе».)^{1092}

Ленин говорил не только, что право на отделение, обеспеченное советской конституцией, стало простым клочком бумаги, но что и стремление национальных меньшинств к ограниченному самоуправлению, к свободе от московского диктата заклеймлено названием «социал-национализм». Старый коммунист, соратник Ленина, Буду Мдивани получил от Орджоникидзе по физиономии за защиту прав инородцев от поползновений великорусского шовинизма, а поляк Феликс Дзержинский обелил Орджоникидзе и обвинил Мдивани в политическом «преступлении», в социал-национализме, якобы вызвавшем справедливое раздражение Орджоникидзе. Вину за это извращение интернационализма Ленин возлагал на Сталина. И действительно, Сталин стал деспотом-инородцем, прикрывавшим свое личное самовластие великорусским национализмом. После Второй мировой войны эта же жажда власти, в обличье пролетарского интернационализма,

поглотила маленькие страны за пределами СССР.

Ленин ничего не мог сделать. Он не смог бы ничего сделать, даже если бы второй звонок не прозвенел еще, ибо как может быть свобода у национальных меньшинств в стране, где лишена свободы личность? Ленин все повторял, что коммунисты унаследовали царскую бюрократию. Но дело было не в этом. Дело было в централизации, которая при большевиках была еще сильнее, чем при царе. Как могли национальные меньшинства быть независимыми при таких условиях?

Ленин окончил диктовку 30 декабря вопросом: «Как понимать интернационализм?» На этот вопрос он не дал ответа.

Спор между Лениным и Сталиным шел вокруг степени самоуправления, предоставленного национальным республикам и областям. Сталин отстаивал автономию, что соответствовало отсутствию самоуправления. Ленин предпочитал «независимость», т. е. ограниченное самоуправление. В записях по вопросу о национальностях, продиктованных в последние дни 1922 года, Ленин пытался указать, как подойти к этому вопросу. В первой из двух диктовок 31 декабря он указывал: «…ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость». Во второй он задавал вопрос: «Какие же практические меры следует предпринять при создавшемся положении?» На этот вопрос он отвечал: «Во-первых, следует оставить и укрепить союз советских социалистических республик». Во-вторых, этот союз нужно оставить «в отношении дипломатического аппарата». «В-третьих, нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе… Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского». Какому наказанию следовало подвергнуть тройку прегрешивших, Ленин не сказал. В-четвертых, в «инонациональных республиках» следует поощрять использование национального языка.

Ленин пошел и дальше: «Нет сомнения, что под предлогом единства железнодорожной службы, под предлогом единства фискального и т. п. у нас, при современном нашем аппарате, будет проникать масса злоупотреблений истинно русского свойства». Потребуется «детальный кодекс», составленный «националами» данной республики. «Причем не следует зарекаться… от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов».

Нигде не сказано, чтобы эти наркоматы когда-нибудь обладали «полной самостоятельностью». Но с политической точки зрения слово «восстановить» звучало лучше, чем слово «ввести». Помимо этого единственного слова пропаганды, в этой записи все свидетельствует о том, что Ленин впервые стал задумываться о коренных слабостях советской системы в неортодоксальной манере. Ибо если бы, как он предлагал, деятельность правительства СССР в Москве действительно была ограничена только военной и дипломатической сферами, а во всех прочих отношениях республики были бы самостоятельны, то Кремль можно было бы упразднить за ненадобностью: централизация сменилась бы децентрализацией. Такая мера подразумевала изменения в тех взглядах на философию государственного правления, которые Ленин развивал с самого начала века, и которые определялись двумя факторами: нервным характером Ленина, делавшим его нетерпимым к инакомыслию и заставлявшим его предпочитать маленькую, послушную политическую партию, и традицией царского самодержавия, при котором администрация страны состояла из олигархии, покорной самодержцу и выполняющей нужды узкого высшего слоя общества. Советы вывернули царизм наизнанку, но сохранили его основные черты: самодержавие, олигархию, бюрократию, а также, во всяком случае на словах, служение узкому социальному меньшинству — пролетариату. В идеях русских народников, Фридриха Энгельса и некоторых французских революционеров Ленин нашел доказательства того, что горстка волевых, агрессивно настроенных людей может захватить власть и удержать ее, установив централизованный тиранический режим.

Внезапно, в декабре 1922 года, когда советскому государству исполнилось пять лет, Ленин открыл децентрализацию. Его предложение, чтобы центральное правительство в Москве ограничило свою деятельность лишь войной и дипломатией, легко счесть за пустые слова и не принимать во внимание. Но маневры Сталина и события в Грузии действовали на нервы Ленину не меньше любых самых худших форм нарушения партийной дисциплины. Орджоникидзе в Грузии не только прибил Мдивани, — грузинская ЧК отказывалась превратиться в ГПУ, а крестьян преследовали сталинцы — противники нэпа. Кроме того, Ленин стал замечать, какой вред революции может нанести «типичный русский бюрократ», сочетающий великодержавный шовинизм со склонностью к волоките. Еще на VIII съезде РКП, а марте 1919 года, Ленин говорил о «великорусском шовинизме, прикрытом названием коммунизма». В те дни это было просто критическим замечанием, а теперь наступил кризис: Сталин с великодержавными шовинистами могли погубить революцию. Было достаточно причин для полной переоценки всей советской ситуации. Именно такую переоценку Ленин предпринял в своем завещании и, в еще большей степени, в тех статьях, которые он написал в 1923 году.

Отметив возможную необходимость сокращения функций центрального правительства, Ленин, разумеется, принял во внимание и то, что это может привести к «дроблению наркоматов и несогласованности между их работой в отношении Москвы и других центров».

Но эта несогласованность, прибавил он, будет парализована «партийным авторитетом, если он будет применяться со сколько-нибудь достаточной осмотрительностью и беспристрастностью». Зная отношение Ленина к партии, следует искать самого главного именно в этом предложении, а весь разговор о децентрализации считать камуфляжем. Но это не конец предложения. Ленин говорит далее, что: «вред, который может проистечь для нашего государства от отсутствия объединенных аппаратов национальных с аппаратом русским, неизмеримо меньше, бесконечно меньше, чем тот вред, который проистекает не только для нас, но и для всего Интернационала, для сотен миллионов народов Азии, которой предстоит выступить на исторической авансцене в ближайшем будущем, вслед за нами… Одно дело необходимость сплочения против империалистов Запада, защищающих капиталистический мир. Тут не может быть сомнений, и мне излишне говорить о том, что я, безусловно, одобряю эти меры. Другое дело, когда мы сами попадаем, хотя бы даже в мелочах, в империалистические отношения к угнетаемым народностям, подрывая этим совершенно всю свою принципиальную искренность, всю свою принципиальную защиту борьбы с империализмом. А завтрашний день во всемирной истории будет именно таким днем, когда окончательно проснутся пробужденные империализмом народы и когда начнется решительный долгий и тяжелый бой за их освобождение»^{1093}.

Этот поток красноречия был продуктом мозга, которому несколько недель спустя суждено было потерять способность речи и связной мысли. Слова Ленина звучат искренно. Ленин недостаточно развил свою мысль. Транспортное единство, фискальное единство, единство планирования в стране, где большая часть индустрии была национализована, способствовало централизации и ограничивало прерогативы союзных республик. Не коснулся Ленин и последствий децентрализации для диктатуры. Ни перед одной страной в мире не стоит такая дилемма, как перед Россией, половина населения которой состоит из инородцев. Расовый вопрос часто неразрешим там, где меньшинство составляет не более 10 % населения. Его можно решить только там, где неограниченные личные свободы и гражданские права дают меньшинствам возможность защищаться и искать возмещения за нанесенные им обиды. Суверенные права без прав человека ничего не стоят. Ленин отстаивал права национальных республик, но не права граждан этих республик. Много ли толку грузинам от того, что они будут свободны от Москвы, но не свободны от своих Орджоникидзе и Сталиных? Из районного, областного и местного самоуправления можно сделать лишь один вывод, и этот вывод противоречит принципу диктатуры. Ленин еще не мог сделать этого вывода, единственного логического вывода из принципа децентрализации. Но Ленин поставил вопрос о нем. Может быть, у него появились сомнения относительно правильности советской политики, а может быть он просто реагировал на поведение Сталина.

Хотя невозможно точно сказать, сообщили ли Ленину тогда же о выходке Сталина по отношению к Крупской и о ее письме к Каменеву, есть все основания предположить, что к 4 января ему об этом инциденте стало известно, ибо в этот день он потребовал ту часть записок, которая была составлена 24 декабря, и продиктовал следующее добавление к ней: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»^{1094}.

Решающее значение этой мелочи превзошло все ожидания Ленина: от нее Россию сотрясало в течение 16 лет, прошедших между смертью Ленина и убийством Троцкого в Мексике. Московские процессы 1930-х годов, во время которых были осуждены на смерть такие вожди партии и правительства, как Рыков, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Раковский, Рудзутак, Сокольников, Радек, Томский (покончивший с собой, не дожидаясь ареста), Крестинский и десятки других первостепенных руководителей, были на самом деле «судами» над Троцким. Он был главным подзащитным in absentia. Сталин пытался представить Троцкого демоном, а себя ангелом, достойным «продолжателем» дела Ленина, «Лениным сегодня». Кровавые чистки, проведенные в 1937 году в армии, в администрации, среди ответственных работников промышленности и среди интеллигенции (многие из жертв этих чисток официально реабилитированы, и некрологи таких «реабилитированных» продолжают и по сей день появляться в советской печати), отчасти тоже были одной из сторон сталинской вендетты против Троцкого. Как дорого обошлись эти чистки в людских потерях во время Второй мировой войны, в промышленных и сельскохозяйственных убытках, причиненных истреблением квалифицированного персонала, в точности сказать нельзя, ибо социальной бухгалтерии в Советском Союзе не ведут и никогда не оценивают стоимость прогресса и побед в человеческих жизнях. Не принимаются во внимание и политические результаты патологической ненависти Сталина к Троцкому: коминтерновская политика, принесшая смерть многим иностранным коммунистам, преждевременная и чересчур быстрая индустриализация, преждевременная коллективизация с миллионами жертв, голодом и упадком сельскохозяйственной продукции, — все это были ответы Сталина на критику Троцкого, направленную против него. Всю историю СССР с 1924 года и до сегодняшнего дня можно без преувеличения считать прошедшей под знаком вражды между Сталиным и Троцким. Эта вражда привела и к тому, что все истории и биографии, выпускаемые в СССР, по сей день запятнаны ложью.