Жизнь Ленина

Фишер Луис

Подавлением восстания руководил Троцкий. Он привел два латышских батальона из окрестностей Москвы и осадил штаб Попова. Был отбит Центральный телеграф. К 2 часам дня 7 июля восстание было ликвидировано. В экстренном издании «Правды» 8 июля Ленин писал, что мятежники бегут из столицы. Эта весть настигла Муравьева 11 июля в Симбирске. Он покончил с собой, застрелившись в присутствии членов городского Совета.

«Я организовала покушение на Мирбаха от начала до конца», — сказала Мария Спиридонова на допросе в ЧК 10 июля. Резолюция о необходимости террористического акта над Мирбахом, принятая левыми эсерами, была частью их плана борьбы за разрыв Брестского договора^{418}.

Показание Спиридоновой звучит правдиво. Такова была программа левых эсеров. Это был еще период

честности. Только в этот период могло быть напечатано в «Правде» (за 8 июля) такое письмо от Дзержинского к Совнаркому: «Поскольку я являюсь одним из главных свидетелей в деле об убийстве германского посла графа Мирбаха, я не считаю возможным оставаться на своем посту во Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией». Дзержинский писал, что не может остаться председателем ЧК или участвовать в ее работе. Иными словами, он не мог быть и обвинителем, и судьей, и свидетелем. Такая щепетильность в вопросах этики скоро исчезла под ударами советской действительности. Дзержинский вскоре возобновил свои труды в подвалах здания на Лубянке.

В конце 1918 г. Ленин попытался дать ретроспективный анализ мятежа левых эсеров в заметке «Памяти Прошьяна», левого эсера, бывшего наркомом почт и телеграфов в недолговечной коалиции большевиков и левых эсеров. «Мне пришлось познакомиться с тов. Прошьяном и оценить его во время совместной работе в Совнаркоме… — писал Ленин. — Особенно запомнился мне разговор с тов. Прошьяном незадолго до Брестского мира. Тогда казалось, что разногласий между нами сколько-нибудь существенных не осталось. Прошьян стал говорить мне о необходимости слияния наших партий…» Ленин отнесся к предложению скептически (он верил в чистоту партии), но приветствовал участие левых эсеров в коалиции. Мирный договор положил этому конец. И все-таки Ленин сознается: «Чтобы дело могло дойти до восстания или до таких фактов, как измена главнокомандующего Муравьева, левого эсера, этого я, должен признаться, никак не ожидал. Но пример Прошьяна показал мне, как глубоко, даже в наиболее искренних и убежденных социалистах из левых эсеров, засел патриотизм…» Именно «субъективизм народников привел к роковой ошибке даже лучших из них, которые дали ослепить себя призраком чудовищной силы, именно германского империализма»^{419}.

В 1918 г. патриотизм и национализм, порождения ненавистного Ленину «субъективизма», были идеологическими преступлениями в Советской России. Именно патриотизм, по словам Ленина, поднял левых эсеров на борьбу с Брестским договором и заставил их порвать с коммунистами. Но после немецкой революции, утверждал Ленин в последних строках некролога, «новое, — более прочное, чем прежде, — сближение Прошьяна с коммунизмом было бы неизбежно, если бы этому сближению не помешала преждевременная смерть».

Очень много кроется за этими словами. Только международная революция могла уничтожить патриотизм. Без революции восторжествовал бы патриотизм и «народнический субъективизм». Революция в промышленной Германии скрепила бы сближение между коммунистами и русскими народниками, избавившимися от своего национализма. А без революции в Германии или других странах самим коммунистам угрожала опасность превратиться в патриотов и националистов.

16. ПУТЕШЕСТВИЕ БЕЗ БЕДЕКЕРА

9 июля 1918 г. V Всероссийский съезд советов исключил левых эсеров из местных, губернских и центральных советов^{420}. Так как другие партии были выведены из состава советов еще раньше, эта дата знаменует установление однопартийной системы в Советской России. Советы стали послушным орудием коммунистической партии.

В тот же месяц руководство левых эсеров было «ликвидировано органами советской власти»^{421}. Марии Спиридоновой, Камкову и Карелину, трем главным руководителям партии, удалось избежать «ликвидации». Камков бежал в Витебск, а оттуда в Киев, и вел там «повстанческую работу против немцев». После взятия Киева большевиками, он был арестован. Позже он оказался в Берлине, где стал сотрудником ежемесячного органа левых эсеров «Знамя»^{422}. Карелин тоже бежал и стал сотрудником «Знамени» в Берлине^{423}.

Мария Спиридонова осталась в Большом театре и спокойно дала чекистам себя арестовать. «В ноябре 1918 г. была предана суду Революционного трибунала и приговорена к 1 году тюремного заключения и через несколько дней амнистирована. После амнистии продолжала подготовку выступлений против Советской власти и была вскоре арестована вновь. В настоящее время (сентябрь 1929 г. — Л. Ф.) отошла от политической деятельности»^{424}.

Убийца Мирбаха Блюмкин раскаялся в своем проступке. По словам Исаака Дейчера, который цитирует архивы Троцкого, хранящиеся в библиотеке Гарвардского университета, Блюмкин «вступил в партию большевиков, отличился в гражданской войне и вернулся на службу в ЧК. В двадцатых годах он сочувствовал троцкистской оппозиции, но, по совету Троцкого, продолжал работать в ГПУ. Когда Троцкий жил в изгнании на острове Принкило, Блюмкин тайно посетил его и вернулся в Москву, привезя с собой послание Троцкого к оппозиции, которое он не успел передать по адресу, — его арестовали и расстреляли»^{425}.

Левоэсеровский мятеж скрепил сотрудничество между Лениным и Троцким. Услыхав о покушении на Мирбаха, Ленин сейчас же позвонил по телефону Троцкому в военный комиссариат и попросил его приехать. Через несколько минут Троцкий был в кабинете у Ленина. Их разговор был прерван новым телефонным сообщением. Мирбах был мертв. Боялись германского возмездия, вторжения. Ленин решил, что поедет с Чичериным и Свердловым в посольство выражать «соболезнование».

«Как еще там скажешь, — говорил Владимир Ильич, покачивая головой. — Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать Mitleid (сочувствие), а надо сказать Beileid (соболезнование)».

«Он чуть-чуть засмеялся вполголоса, оделся и твердо сказал Свердлову: «Идем». Лицо его изменилось, стало каменисто-серым. Недешево Ильичу давалась эта поездка в гогенцоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжких моментов его жизни»^{426}. Но политический ум Ленина приказывал ему: «Иди».

Весь 1918 год был полон тяжких моментов для Ленина. Но он никогда не отчаивался. Артур Рэнсом, английский художник и журналист, обладавший мягким чувством юмора, сказал о Ленине: «Он производит впечатление счастливого человека. Каждая из его морщин — морщина смеха, а не озабоченности; это, наверное, объясняется тем, что Ленин — первый великий вождь, который не считается с личными качествами человеческого характера». У Ленина были и морщины смеха, и морщины преждевременного склероза. Он не был озабочен, потому что, хотя у него было море забот, он всегда делал что-то, чтобы с ними справиться. Он был деятелен. Вместо того, чтобы волноваться, он работал. У него была бесконечная любовь к труду и умение быть полным хозяином положения в мелких деталях и в грандиозных предприятиях. Он то решал, какой фронт нуждается в подкреплениях, то писал рекомендательные письма нуждающемся товарищу, ищущему квартиру в переполненной Москве. Он обладал выдающейся энергией и не жалел ее, как будто зная, что ему не долго осталось жить. У него было очень мало тщеславия, и поэтому казалось, что он не считается с впечатлением, производимым лично. Но он был слишком умен, чтобы не принимать во внимание ценности своей собственной личности. Если даже он сам и не принимал ее во внимание, то так поступал только он, а не кто-либо другой. Не может не считаться с его личностью и история.

После убийства Мирбаха немецкая угроза уменьшилась, но не исчезла, а продолжала оставаться роковой возможностью. Стала расти интервенция со стороны западных держав. Русские враги большевизма, которым во многих случаях помогали иностранные державы, наступали на советскую территорию со всех сторон. Если бы советскую победу в гражданской войне можно было выразить одним словом, этим словом было бы «Ленин»; если бы приходилось ограничиться двумя словами, они были бы «Ленин» и «Троцкий». Это значит, что гражданские политики победили лучших генералов царской России — Каледина, Дутова, Краснова, Юденича, Врангеля, Деникина и многих других, среди них — адмирала Колчака.