Жизнь Ленина

Фишер Луис

«Она явно нервничает. Речь ее монотонна, но когда она начинает горячиться, она приобретает какую-то истерическую страстность, которая не может не произвести впечатления», — писал Брюс Локкарт, сидевший в тот день в одной из дипломатических лож.

«Ее нападки сосредоточены на комитетах бедноты. С гордостью она напоминает, что вся ее жизнь была посвящена делу крестьян. Взмахивая правой рукой в такт своим предложениям, она с горечью нападает на Ленина, обвиняя его в измене крестьянству, в использовании крестьянства как «средства» для достижения своих собственных целей, в забвении интересов крестьян. Она обращается к своим соратникам: «По теории Ленина, вы всего лишь навоз, всего лишь удобрение», — восклицает она. В заключение она обращается к большевикам с истерической риторикой. Другие

разногласия между эсерами и большевиками временные, говорит она, но по вопросу о крестьянстве эсеры готовы дать бой. Когда крестьян, крестьян-большевиков, крестьян-эсеров, беспартийных крестьян унижают, угнетают и подавляют как крестьян, «в моей руке будет тот же револьвер, та же бомба, которыми когда-то я была вынуждена защищать…» Конец предложения потонул в бурной волне аплодисментов. Большевистский делегат из партера бросает выступающей непечатное оскорбление. Поднимается столпотворение. Здоровенные мужики вскакивают на кресла и грозят большевикам кулаками. Троцкий проталкивается вперед и пытается говорить. Оглушительный рев не дает ему сказать ни слова, и лицо его бледнеет от бессильной ярости. Свердлов тщетно звонит в свой колокольчик и угрожает очистить зал. Кажется, у него нет иного выхода, как привести свою угрозу в исполнение. Тут Ленин медленно проходит по сцене вперед. По пути он треплет Свердлова по плечу и просит его убрать колокольчик. Заложив пальцы за отвороты пиджака, он стоит лицом к лицу с залом, улыбающийся, совершенно уверенный в себе. Его встречают насмешливые восклицания и свист.

Он добродушно смеется. Потом подымает руку, и последний отзвук беспорядка стихает»^{416}.

Спокойствие давалось ему легко. Театр охранялся надежными частями вооруженных коммунистов. А внутри 745 большевистских делегатов могли перекричать своих противников, которых было менее 400, и одержать над ними верх, если дело дойдет до голосования или до драки. На заседании фракции коммунистов V съезда, левые коммунисты положили конец слухам о том, что они решили объединиться на съезде с левыми эсерами, и встали на сторону Ленина. А главное, Ленин был уверен в силе своих доводов. Он сейчас же перешел к делу. Упомянув всего в четырех словах о тоне «речи предыдущего оратора», он прямо заявил, что «главным фактором», определившим советскую политику, был Брестский договор. Его партия была права, подписывая мир и обеспечивая передышку, «…крестьяне и пролетариат, который не эксплуатирует других, который не наживается на народном голоде, он весь сюит, безусловно, за нас, и, во всяком случае, против тех неразумных, кто втягивает его в войну, кто против Брестского договора».

«Шум», — записало в официальной стенограмме съезда^{417}.

«Девять десятых стоит за нас», — упорствует Ленин. «…Пока каждая из групп» империалистов «сильнее нас и пока тот основной перелом, который позволит… создать свою организованную, дисциплинированную армию…»

Возгласы левых эсеров: «Керенский!» Ленин переходит к нападкам на кулаков и их защитников. «Да, товарищи, кто… кричит против брестской петли, тот не видит, что петлю на шею рабочим и крестьянам в России накидывают господа Керенский и помещики, капиталисты и кулаки…»

Голос: «Мирбах!» Шум.

«Меня нисколько не удивляет, что в таком положении, в каком эти люди оказались, только и остается, что отвечать криками, истериками, руганью и дикими выходками, когда нет других доводов…»

Голос: «Есть доводы!» Шум.

«Девяносто девять сотых русских солдат знает, каких невероятных мук стоило одолеть войну, — продолжает Ленин. — Они знают, что для того, чтобы построить войну на новом социалистическом и экономическом базисе…»

«Мирбах не позволит!» — кричит левый эсер.

Надо дожидаться и готовиться, повторяет Ленин. Народ не может воевать с империалистами сейчас. Мимоходом Ленин говорит комплимент Троцкому, указывая, что тот довел до сведения рабочих всех стран, что Россия предлагала в Бресте демократический мир, а капиталисты отвергли это предложение. Однажды раскритиковав Троцкого, он теперь лил бальзам на его раны. Но с левых эсеров он живьем сдирал кожу, вспоминая, как большевики

предлагали им участвовать в революции накануне 7 ноября 1917 г., а они отказались. Левые эсеры вошли в правительство только позже, когда революция победила.

В ответ на эти слова левые эсеры подняли такой шум, что Ленин должен был прервать речь. «Правда глаза колет!» — воскликнул он, когда ему позволили продолжать. Его прервали снова. «Когда говорил предыдущий оратор, громадное большинство съезда ему не мешало», — напоминает Ленин о речи Марии Спиридоновой. Его политическая интуиция подсказывала ему, что что-то готовится. Он высказал подозрение: «Если же эти люди предпочитают со Съезда уходить, то скатертью дорога!» Но у «этих людей» были другие планы.

Ленин возвращается к прежней теме: «И сейчас так говорить о Брестской петле — значит на русского крестьянина накидывать помещичью петлю». Конечно, советская власть делает «отдельные ошибки». Социализм перешел «из области догмы… в область практической работы». «Вот теперь своей рукою рабочие и крестьяне делают социализм». Они неопытны. Но «прошли и для России, я уверен, безвозвратно прошли, те времена, когда спорили о социалистических программах по книжкам». Дореволюционные размышления о том, что делать после революции, устарели, они не годятся, «…мы еще такого социализма, который можно было бы вложить в параграфы, не знаем» — в параграфы декрета или конституции. Поэтому нужна дисциплина и терпение. Если из-за комитетов бедноты «прежние товарищи наши — левые эсеры со всей искренностью, в которой нельзя сомневаться, говорят, что наши дороги разошлись, то мы твердо отвечаем им: тем хуже для вас, ибо это значит, что вы ушли от социализма».

Что же касается смертных приговоров: «А теперь я посмотрел бы народный суд, тот рабочий, крестьянский суд, который не расстрелял бы Краснова, который расстреливает рабочих и крестьян. Нам говорят, что когда в комиссии Дзержинского расстреливают — это хорошо, а если открыто перед лицом всего народа суд скажет: он контрреволюционер и достоин расстрела, то это плохо. Люди, которые дошли до такого лицемерия, политически мертвы (аплодисменты). Нет, революционер, который не хочет лицемерить, не может отказаться от смертной казни. Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которых не было бы расстрелов».

Большевики устроили Ленину бурную овацию. Левые эсеры берегли руки.

На другой день их руками был убит Мирбах.

Левый эсер Камков, вышедший вслед за Лениным на трибуну, дал волю своему гневу. «Мы открыто заявляем вам, — пообещал он, — что не только ваши отряды (продовольственные), но и ваши комитеты бедноты мы выбросим вон за шиворот». «В отряды из центра идет не передовая часть рабочих, наиболее сознательных, а те, кто хочет ограбить деревню», — сказал Камков. При Ленине «диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Мирбаха». Большевики утратили независимость, они стали «лакеями германских империалистов, которые осмеливаются показаться в этом театре».

Левые эсеры поднялись с мест и повернулись к ложе германского посла, выкрикивая: «Долой Мирбаха! Долой немецких мясников! Долой брестскую петлю!» В субботу после полудня Блюмкин убил Мирбаха.

* * *

Сейчас же после убийства левые эсеры, чья штаб-квартира была расположена в Трехсвятительском переулке, в особняке Морозова, начали обстреливать Кремль и захватили Центральный телеграф. По всей России были разосланы две телеграммы, в одной из которых сообщалось об убийстве Мирбаха, а в другой предписывалось задерживать все депеши за подписью Ленина, Троцкого и Свердлова… Отряды левых эсеров заняли часть Москвы, блокировали улицы и стали арестовывать большевистских чиновников, разъезжавших в правительственных машинах. Был арестован и председатель Московского совета Смидович. Согласно отчету Троцкого перед V съездом, 10 июля, у мятежников была артиллерия, ручные гранаты и «от 800 до 2000 штыков». Левые эсеры вызвали в Москву своих товарищей из Петрограда и Витебска. Генерал М. А. Муравьев, в свое время защищавший Петроград от наступления Керенского и Краснова и командовавший советскими войсками на Украине, а затем назначенный командующим на чехословацком фронте на Волге, решил двинуть войска на Москву для поддержки левых эсеров.