Жизнь Матвея Кожемякина
Шрифт:
– Она не чувствует себя, ей кажется, что она родилась для людей и каждый может требовать от неё всего, всю её жизнь. Она уступит всякому, кто настойчив, - понимаете?
– Да. Это верно. Кроткая такая...
– Вот. И если бы они сошлись, она и Максим, это было бы несчастием для обоих. Ему - рано жениться, вы согласны?
– С чем ему жениться?
– воскликнул Кожемякин.
– Ну да, и это...
Она откинулась к стене и, сложив руки на груди, спокойно сказала:
– Таким образом, женясь на ней,
Кожемякин торопливо встал.
– Вы - куда?
– строго спросила попадья.
– Я просто так...
– Всё это пока должно остаться между нами!
– Вы с ней - говорили?
– Нет ещё. Надо было иметь ваше согласие.
– Хорошо вы придумали, Анна Кирилловна!
– воскликнул Кожемякин, с радостью и удивлением.
– Говоря по правде - я и сам смотрел на неё...
– Ну да, понятно!
– сказала попадья, пожав плечами, и снова начала что-то говорить убедительно и длинно, возбуждая нетерпение гостя.
– Итак - сегодня вечером к восьми часам я буду иметь её ответ, а вы придете ко мне!
– закончила она, вставая и протягивая ему руку.
Он долго и горячо тряс эту сухую руку и от избытка новых чувств, приятных своей определённостью, не мог ничего сказать попадье.
Голова сладко кружилась, сердце замирало, мелькали торопливые мысли:
"Вот и доплыл до затона! Поп Александр обвенчает без шума, на первое время мы с Дуней махнём в Воргород. Молодец попадья - как она ловко поставила всех по местам. А Дуня - она меня полюбит, она - как сестра мне по характеру, право, - и как я сам не додумался до такой простоты?.."
Победно усмехнувшись, он представил себе заносчивую фигуру Максима и мысленно погрозил ему пальцем:
"Знай, сверчок, свой шесток!"
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля - всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
"Эк их налезло!" - мимолётно подумал Кожемякин, рассовывая медные монеты и точно сквозь сон видя чёрные руки, худые волосатые лица, безнадёжные усталые глаза, внутренно отмахиваясь от голодного похоронного воя.
Обливаясь потом, обессиленный зноем, он быстро добежал домой, разделся и зашагал по комнате, расчёсывая бороду гребнем, поглядывая в зеркало, откуда ему дружелюбно улыбалось полное, желтоватое лицо с отёками под глазами, с прядями седых волос на висках.
К вечеру мысль о женитьбе совершенно пленила его, он рисовал себе одну за другой картины
"Тихонько, в стороне от людей заживём мы, своим монастырём..."
Сквозь этот плотный ряд мирных дум безуспешно пыталась пробиться одна какая-то укоряющая мысль, но он гнал её прочь, даже не чувствуя желания понять то, о чём она хочет напомнить ему.
Уже в семь часов он был одет, чтобы идти к попадье, но вдруг она явилась сама, как всегда прямая, плоская и решительная, вошла, молча кивнула головою, села и, сняв очки, протирая их платком, негромко сказала:
– Мы опоздали...
Не поняв её слов, Кожемякин с благодушной улыбкой смотрел на неё.
Попадья вздохнула и начала говорить, глядя в пол, точно читая книгу, развёрнутую на нём, усталая, полинявшая и более мягкая, чем всегда.
– Они уже сошлись. Да, уже; хотя я говорила ей: "Дуня, ничего хорошего, кроме горя и обиды, ты не найдёшь с ним!"
– С Максимом?
– спросил Кожемякин и, поперхнувшись, сел на стул, пришибленный.
– Я повторила ей это сегодня, а она говорит: "Если я нужна ему - всё равно, хоть и ненадолго", - вы понимаете этот характер?
– Чем же он лучше меня для неё?
– сказал Кожемякин, разводя руками, полный холодной обиды и чувствуя, как она вскипает, переходя в злость. Проходимец, ни кола, ни двора. Нет, я сам пойду, поговорю с ней!
Она, надев очки, пристально осмотрела его и голосом старухи устало выговорила:
– Попробуйте. Спасая человека, надо идти до конца и не щадя себя.
– Всегда он мне не нравился, этот ястреб рыжий!
– говорил Кожемякин, тихо и жалобно.
– Прогоню вот ею завтра, и - поглядим!
Попадья строго сказала:
– Этого нельзя делать!
– Как - нельзя! Я ж - хозяин, я могу...
– Нет, не можете!
Он остановился, немного испуганный и удивлённый её возгласом, сдерживая злость; попадья глядела в глаза ему, сверкая стёклами очков, и говорила, как всегда, длинными, ровными словами, а он слушал её речь и не понимал до поры, пока она не сказала:
– Не надо забывать, что у него есть перед вами преимущества: красота, молодость и уверенность в себе, чего у вас нет!
Ему показалось, что эта серая, сухая, чужая женщина трижды толкнула его в грудь, лицо у неё стало неприятное, осуждающее.
"Конечно, они все его предпочитают!" - думал он, покачиваясь на ногах и оглядывая пустую комнату.
– Не поддавайтесь обиде и зависти!
– надоедно звучал голос попадьи.
Он почти не заметил, как она ушла, сжатый тугим кольцом спутанных дум, разделся, побросав всё куда попало, и сел у окна в сад, подавленный, унылый и злой, ничего не понимая.