Жизнь моя
Шрифт:
На дне коробки она обнаружила красную картонную папку с надписью «Заметки по Кассию».
У нее стало сухо во рту.
Но ведь она все это сожгла! Мисс Скарлетт сделала это в грядках ревеня с помощью агрегата. И все же здесь была картонная папка, аккуратно помеченная ее отцом. Нахмурив брови, она опустилась на один из шатких табуретов и вынула содержимое.
Ее пульс бился ровно. Все это безобидно. Карманный латинский словарь. Рассыпающееся издание «Стихотворений» в мягком переплете, несколько мелочей с раскопок, все еще покрытых пылью бронзового цвета, лист формата A4, с надписью от руки
Загадка Кассия…
In poculo veritas.
Боже мой, годами она об этом не вспоминала!
— Истина в кубке, — провозгласила Антония, поднимая свою кружку в тосте. — Кассий, никогда ты не говорил более истинных слов!
Как бы в ответ, из бумаг на пол выпала открытка, и внезапно Кассий взглянул на нее.
Вскрикнув, она ухватилась за табуретку, словно у открытки в любой момент могли вырасти ноги, и она ринется за ней через комнату. Ее прошиб холодный пот. Двенадцать лет она не видела этого лица, а теперь оно задумчиво глядело на нее с открытки. Словно открытку прислал из преисподней какой-то маленький злобный демон.
Сердце ее билось о ребра. Это был снимок с бюста, который достался Плавту после смерти его друга, — сейчас он находился в Национальном музее Рима.
Бюст был выполнен в республиканском стиле, что означало точность черт, без идеализации. В сущности, почти все бюсты в музее были такими.
У Кассия был широкий ясный лоб, слегка нахмуренный из-за сдвинутых вместе энергичных бровей, крупный, крепко сжатый рот и твердая челюсть. Лепка лица превосходная, на нем застыло выражение глубокой сосредоточенности, как будто поэт стремился что-то понять. Одно лишь напоминало, что он был солдатом: борода и волосы подстрижены прагматично коротко, а шея и плечи крепкие и мускулистые.
Он был одет на манер греческого оратора: с открытой грудью и плащом, перекинутым через плечо. На другом плече, почти под ключицей, был маленький знак в форме полумесяца.
Столетиями эта метка оставалась в центре многих научных дебатов. Был ли это церемониальный шрам, — возможно, свидетельство культа Кибелы? Или он получил его на войне? Или это врожденная метка?
Все эти мысли в считанные секунды пронеслись в голове Антонии, пока она нагибалась на своем табурете, рассматривая открытку на полу.
Наконец она подняла открытку. Повернула ее. На обратной стороне двенадцать лет назад Антония выписала две строчки латинских стихов:
Ossa tibi iuro permatris et ossa parentis Me tibi ad extremas mansurum, vita, tenebras.Она не думала об этом стихотворении — как вообще о любом стихотворении — годами, но теперь картотека в ее голове пришла в действие и выдала перевод:
Прахом отца я клянусь и матери прахом, Весь я твой, жизнь моя, до последнего мрака.Внезапно ей захотелось разорвать карточку на тысячу клочков.
— Что, черт побери, на тебя нашло, выписывать это? — закричала она. Ее голос
Она сунула карточку лицом вниз в середину бумажной кипы и положила ворох обратно в папку. Потом бросила папку на дно коробки с «Вещами Антонии», коробку спрятала обратно в буфет под лестницей и хлопнула дверцей.
Глава 21
На следующее утро она проснулась с сильнейшей головной болью и с желанием позвонить Кейт.
Не чувствуя достаточной решимости, чтобы сражаться с душем, она плеснула себе в лицо ржавой водой и натянула вчерашние джинсы со свитером, перед тем как отправиться к телефонной будке на площади Де ля Маири.
Всю ночь шел дождь. Облака опустились на деревню, все вокруг было в бисеринках воды.
Проходя мимо того, что когда-то было местом главного раскопа, она заметила: маленький домик, похоронивший надежды ее отца, перешел в другие руки. Грубые навесы и металлические ставни уступили место белым ставням и венецианским жалюзи, а входную дверь обрамляла пара красиво подстриженных лавровых деревьев. Перемены говорили о деньгах и хорошем вкусе, как и сверкающий черный «лендровер дискавери», припаркованный рядом.
Слишком шикарно для местных, подумала она. Возможно, это приезжающие на уик-энд из Бордо или Ниццы. Ее надежды на скорую продажу мельницы начали возрождаться к жизни. Может быть, у новых владельцев есть богатые глупые друзья, мечтающие выбросить деньги на ее развалюху?
Она прошла мимо террас голой земли, покрытой виноградными лозами и окоченевшими пепельными стеблями прошлогоднего укропа. Грязная серая лошадь подняла голову и проводила ее мрачным взглядом.
Узкие улицы Ля Бастид были пустынны и неприветливы, все окна плотно закрыты ставнями. За ее спиной заскрипела открываемая ставня и тут же с грохотом закрылась. Каталанская версия задергивания штор.
Обшарив карманы, она осознала со всплеском раздражения, что забыла купить телефонную карту в аэропорту. Ну и ладно. Это был повод заново познакомиться с местными.
«Бар-Табак» на rue Bayadere все еще содержало семейство Вассалс, и он едва ли изменился. Все те же полки с пыльными пластиковыми игрушками и скрученными журналами, все тот же туман сигаретного дыма и кофе.
В глубине магазина две женщины изучали журналы. За столом у окна трое стариков в синих жакетах сидели с липкими coups de rouge и давили самокрутки. Когда Антония вошла, они неуклюже повернулись и одарили ее более чем флегматичными взглядами. Она пробормотала: «Bonjour, messieurs» — и была вознаграждена кратчайшим из кивков.
Значит, правила не изменились, подумала она кисло. Первое движение делает чужак.
Вассалс-сын был за кассой: узкоплечий молодой человек, с которым когда-то, когда им было лет по десять, они играли в веселую игру в призраков на кладбище. Увидев ее, он продемонстрировал удивленное узнавание, но ничего не сказал. Она купила себе телефонную карту в смущенном молчании.
Впервые ей пришло в голову: а что думает о ней деревня? Станут ли они приветствовать ее как дочь некогда постоянного клиента? Или после несчастного случая все изменилось? Кто знает, какая искаженная версия здесь передавалась. А Пасморы всегда были более популярными, чем Ханты. Они тратили куда больше даже в старые дни.