Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)
Шрифт:
— Не знаю, я ничего не знаю… — вздыхает Сирануш, и слезинки катятся по ее румяным щекам.
— Сирануш! Где ты? — раздается голос бабушки. — Иди домой.
— Ну, прощай, любимая. Не плачь, все будет хорошо. — И Апет ловко перескакивает через забор.
Мать уводит опечаленную девушку к себе в комнату.
— Где это видано, чтобы молодая девушка разговаривала с парнем с глазу на глаз? — укоряет она Сирануш. — Где твоя честь? Стыд потеряла совсем. Увидят соседи — что подумают?
— Я его люблю, мама, — робко шепчет Сирануш.
— Любить можно только
Ночью в нижней части города раздался крик — кто-то звал на помощь. Полуголые люди с зажженными фонарями в руках кинулись на зов.
— Помогите! Убили! — кричал не своим голосом Манукян.
— Кого убили? Кто убил? — спрашивали собравшиеся.
— Племянника моего Погоса убили. Он лежит там, под забором, — показывал Манукян рукой в сад. — Я как услышал возню и стоны, тут же выбежал в сад. Вокруг ни души, а Погос лежит ничком без дыхания. Загубили, злодеи, молодую жизнь, — сокрушался лавочник.
— Так ему и нужно, такому мерзавцу! — тихонько пробормотал кто-то.
Хачик, подойдя к лежащему на земле Погосу, повернул его и осветил лицо светом фонаря.
— Да он жив, вдобавок еще и пьян, ему только бока намяли немножко! — разочарованно воскликнул Хачик.
— Все равно я это дело так не оставлю. В полицию пойду, жалобу подам, всех пересажаю! — неистовствовал Манукян. — Сегодня избили, завтра убьют!
— Зачем всех сажать! Ты лучше найди виновного, его и сажай! — сказал Хачик.
— Это вы ему отомстили за Гугаса, — думаешь, я не знаю?
— Кто его знает, может быть, и за Гугаса, но я тут ни при чем.
— Манукян! Ты смотри, как бы до тебя не добрались, — раздался резкий голос из темноты.
В поисках виновного полиция рыскала по армянскому кварталу. Сам Манукян не пожалел денег на взятки и угощение полицейским, он поклялся в кругу своих друзей, что раз и навсегда проучит своих невежественных соотечественников.
— Виновного в избиении этого молодого щенка обнаружить не удалось, — докладывал офицер-бинбаши, которого в народе прозвали «Черным».
— Ну и черт с ним, пусть армяне погрызутся между собой, и чем больше, тем лучше, — ответил капитан. — Вам нужно следить за этим… как его?.. караванщиком.
— Гугасом.
— Вот, вот… Опять он голову поднял. Найти бы вам предлог и посадить его в тюрьму.
— Уж больно хитер он, действует очень осторожно, все делает исподтишка, через людей.
— Сейчас армяне враждуют между собой, у них два лагеря образовались. Нужно воспользоваться этим. Привлеките к делу того лавочника, попробуйте через него, — авось удастся собрать материал.
Как только открылась большая дорога, в город въехал запряженный двумя лошадьми, забрызганный липкой грязью фаэтон и остановился у калитки сада Манукяна. Из фаэтона вышли двое мужчин средних лет.
Один из них — турок, видный сановник и депутат турецкого меджлиса, другой — армянин, тоже депутат меджлиса. У него аккуратно подстриженная бородка, на шее вместо галстука черный шелковый бант, —
Эти два депутата совершали агитационную поездку по восточным вилайетам с целью помирить армян с турками. Турок знал, чего он хочет, — на время притупить бдительность армянского населения. С этой целью он демонстративно остановился не у каймакама, а у местного богача и дашнака Манукяна.
Весть об их приезде быстро распространилась среди жителей долины, и, пока кучер распрягал покрытых пеной лошадей, у дома Манукяна собралась толпа зевак; чабанов, охотников и их детей больше интересовало сооружение на четырех колесах, называемое фаэтоном, чем его пассажиры. Некоторые из них с опаской трогали руками резиновые шины, тугие стальные рессоры, остальные рассматривали фаэтон издали.
Вечером в доме Манукяна пировали. Окна светились как днем, — видно, зажгли все лампы-молнии: богачу для дорогих гостей керосина не жалко. А гостей много, собрались все видные, богатые люди долины. Каймакам, бинбаши, писарь; конечно, среди гостей Манукяна не было ни одного чабана или охотника.
На полверсты от дома разносится приятный запах жареного мяса. Два родственника Манукяна, засучив рукава, на углях жарят молодую баранину, цыплят. В кладовых Манукяна стоят в один ряд пузатые, в рост человека, глиняные горшки, они наполнены крепкой тутовой или кизиловой водкой, пенистым вином. Турки вина не пьют, это запрещено Кораном, но насчет водки там ничего не сказано, — стало быть, ее можно пить, не нарушая заповеди Магомета, и, чтобы не обижать дорогих гостей, Манукян велел подавать к столу не вино, а только водку.
До поздней ночи продолжался пир. Удивительно приятный человек этот турецкий сановник! Слушая его, гости-армяне все больше и больше убеждались в том, что неполадки, существующие между армянами и турками, — просто недоразумение. Если иногда местные власти допускают в отношении армян жестокость, то это результат их невежества, непонимания высокой политики в центре: в Стамбуле турки думают иначе, они никогда не желали и не желают армянам зла.
После ухода гостей в доме остались каймакам, молодой писарь Мустафа, секретарь местной организации дашнаков Каракаш, племянник Манукяна Погос. Они вели задушевную беседу с приезжими, давали торжественные обещания обуздать дикие страсти своих земляков и жить в мире с турецкими властями.
Хачику не понравился приезд высокопоставленных гостей, их подозрительные речи. Он все время следил за поведением Манукяна и негодовал на него за то, что после отъезда гостей он еще больше сблизился с турками, стал часто заходить к каймакаму, шушукаться с чиновниками, явно вести за спиной народа какую-то темную игру. Потеряв наконец терпение, Хачик отправился в лавку к Манукяну, чтобы поговорить с хозяином с глазу на глаз.
— Ты не думай, я сам не рад, что избили тогда твоего племянника. Но ничего, Погос молодой, отлежался немного — и все прошло. Нужно сделать так, чтобы такие дела больше не повторялись, — начал он разговор издалека, пристально смотря на оторопевшего хозяина.