Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)
Шрифт:
Все с ним согласились.
Надежно спрятав остатки продовольствия, отряд ночью поднялся и ушел. Мазманян вел его по тропинкам, знакомым только ему одному. За две ночи прошли километров шестьдесят. В одном месте проводник остановился.
— Вот тут недалеко проходит шоссе, кругом горы, лучшего места для засады не найти, — сказал он Гугасу.
Разместив людей под скалами, Гугас с Хачиком спустились к дороге разузнать обстановку. По шоссе беспрерывно двигались войсковые части, обозы, попадались одиночные аскеры или крестьяне, везущие на ослах продовольствие в город.
Только на вторые
— Аскеры! — громко закричал Гугас. — Мы можем всех вас перебить, но не сделаем этого, если вы без сопротивления отдадите нам обоз. Буду считать до трех. Когда я скажу «три», бросайте оружие и поднимайте руки. Начинаю! Раз… два… три!
Растерянные аскеры начали бросать винтовки, только унтер-офицер и командир отделения попытались бежать в горы. Два метких выстрела уложили их на месте.
Бойцы Гугаса выскочили на дорогу. Они проворно распрягли лошадей и мулов, нагрузили на них все, что могли, вытащили из солдатских сумок патроны, собрали валяющиеся в пыли винтовки и мгновенно исчезли за скалами.
Мазманян повел отряд дальше.
Старику давно перевалило за шестьдесят, лицо его сморщилось, голова поседела, но глаза по-прежнему видели зорко, слух был острым. Ему ничего не стоило одним выстрелом снять на лету птицу или догнать мчавшегося как ветер джейрана. В ходьбе он никому не уступал.
Мазманян, и раньше уважавший Гугаса, проникся к нему особой любовью после событий в крепости. На стоянках или в походе Мазманян не отходил от Гугаса, заботился о нем как мог, укрывал его своей старой епанчой, мастерил для него обувь, оставлял лучшие куски жареного мяса.
Мазманян во всем верил. Гугасу и со всеми недоуменными вопросами обращался только к нему. Слово Гугаса было для него законом.
Вот и сейчас, идя рядом с Гугасом, Мазманян после долгого раздумья спросил его:
— Скажи, Гугас, неужели в мире не наступит такое время, чтобы народы не враждовали между собой? Подумай сам: ведь все мы одинаковые люди, а не звери какие-нибудь.
— Этого никогда не будет, — поспешил ответить за Гугаса Хачик. — Я как-то читал одну книжку, мой сын по этой книжке в школе учился. Оказывается, все время народы враждовали и воевали между собой. Попробовал я запомнить из нее, когда какой народ с кем воевал, но куда там! В той книжке что ни страница, то война. И странно: там хвалили царей, императоров и генералов за то, что они хорошо воевали и много народу загубили.
— И ты решил, что это будет продолжаться вечно? — спросил Гугас.
— Как тебе сказать… По-моему, простой народ в этих войнах никакой выгоды не имел, его заставляли воевать, и он воевал.
— Но ведь мы с тобой тоже воевали и сейчас еще воюем, нас-то никто не заставил.
— Наша война справедливая, — подумав, ответил Мазманян. — Мы просто не захотели жить в неволе.
— Совершенно верно, это ты правильно сказал, наша война справедливая; поэтому мне кажется, что простые люди во всем мире должны сообща подняться и организовать
Наступило молчание.
— Скажи, Гугас, — нарушил его Мазманян, — когда-нибудь вспомнят про нас? Про то, как мы целый месяц держали в страхе храбрых аскеров султана?
— Обязательно вспомнят, может быть даже напишут, чтобы те, кто после нас уцелеет, еще больше любили свободу.
— А как ни говорите, свобода — это великое слово. Лучше свободным умереть, чем жить в рабстве! — заключил Хачик.
Привал сделали только к вечеру. В тюках оказалось много добра: сапоги, одеяла, обмундирование, белье. Таскать все это на себе не имело смысла, отобрали лишь самое необходимое, остальное бросили и пустились в обратный путь.
Завен остался в долине. Остальные благополучно вернулись на стоянку и, расставив часовых, расположились на отдых.
В полночь их разбудил Завен. Как видно, он все время бежал.
— В церкви пусто, народ куда-то угнали, — задыхаясь, сказал он.
— Куда? По какой дороге? — спросил Гугас.
— Тронулись позавчера днем, повели их через большое пастбище, а куда — установить не удалось… — Завен опустился на землю.
— Что ж, друзья, попытаемся догнать своих, за два дня они не могли далеко уйти.
Отряд тронулся в путь.
Глава вторая
Долина смерти
Женщины и дети, выведенные из крепости, первую ночь провели под открытым небом. Хотя для стоянки выбрали лощину, защищенную от ветра высокой скалой, все же в горах было холодно, и люди спали, прижавшись друг к другу.
Утром люди проснулись, дрожа всем телом от холодной росы, и с нетерпением ждали восхода солнца, чтобы согреться.
Начался спуск. Идти стало легче. Дальше путь лежал среди сожженных солнцем диких, безводных полей, где на потрескавшейся земле росли одни колючки и какой-то мелкий, незнакомый кустарник. Ни одной птицы не летало над этими полями, ни бабочек, ни жучков, только желто-зеленые кузнечики прыгали под ногами. Ступать по земле было тяжело, острые колючки до крови царапали босые ноги, горячий песок, как раскаленное железо, жег подошвы. Бабушка обмотала ноги Аместуи своим платком, а плачущего Нубара пришлось тащить по очереди на руках. Многие отставали — их никто не подымал, и они оставались лежать в этой дикой местности, чтобы ночью стать пищей шакалов. Мурад с ужасом наблюдал, как женщины, подгоняемые нагайками конных жандармов, бросали последний, прощальный взгляд на старых матерей, теток и, шатаясь, плелись дальше.
Только вечером, в сумерках, люди, обессиленные, измученные, дошли до большого турецкого села. Но в дома их не пустили, а заперли на ночь в пустых амбарах.
Мурад лежал, прислонившись спиной к бабушке. Опухшие ноги горели как в огне, и он не мог заснуть. Приподнявшись, Мурад провел рукой по ногам, — на них образовались язвы. Мурад подумал о завтрашнем дне: как он пойдет с такими ногами? Он живо представил себе, как его бросят одного на дороге, под кустами колючек. У него защемило сердце, и он плотнее прижался к бабушке.