Жизнь не сможет навредить мне

Гоггинс Дэвид

Мои родители не разговаривали по дороге домой, хотя напряжение между ними не спадало. Мама подъехала к дому на Парадайз-роуд незадолго до шести утра - по нашим меркам, рановато. Труннис выскочил из машины, отключил сигнализацию, бросил деньги на кухонный стол и поднялся наверх. Мы последовали за ним, и она уложила нас обоих в кровати, поцеловала меня в лоб и погасила свет, а затем проскользнула в хозяйскую спальню, где застала его в ожидании, поглаживающего свой кожаный ремень. Труннис не любил, когда на него смотрела моя мама, особенно на людях.

"Этот ремень прибыл из Техаса только для того, чтобы выпороть тебя", - спокойно сказал он. Затем он начал размахивать

им, сначала пряжкой. Иногда моя мама сопротивлялась, и в тот вечер она так и поступила. Она бросила ему в голову мраморный подсвечник. Он увернулся, и он ударился о стену. Она побежала в ванную, заперла дверь и прижалась к унитазу. Он выбил дверь и сильно ударил ее сзади. Ее голова врезалась в стену. Она едва пришла в себя, когда он схватил ее за волосы и потащил по коридору.

К тому времени мы с братом уже слышали звуки насилия и смотрели, как он тащит ее по лестнице на первый этаж, а потом приседает над ней с ремнем в руке. У нее текла кровь из виска и губы, и вид ее крови зажег во мне пламя. В тот момент моя ненависть взяла верх над страхом. Я сбежала вниз по лестнице, прыгнула ему на спину, впечатала свои маленькие кулачки в его спину и расцарапала ему глаза. Я застал его врасплох, и он упал на одно колено. Я зарычал на него.

"Не бейте мою маму!" крикнула я. Он повалил меня на землю, подошел ко мне с ремнем в руке, а затем повернулся к моей матери.

"Ты растишь гангстера", - сказал он с полуулыбкой.

Я свернулась в клубок, когда он начал замахиваться на меня своим ремнем. Я чувствовал, как на моей спине появляются синяки, пока мама ползла к пульту управления возле входной двери. Она нажала тревожную кнопку, и дом взорвался тревогой. Он замер, посмотрел на потолок, вытер рукавом лоб, глубоко вздохнул, застегнул ремень и поднялся наверх, чтобы смыть с себя всю эту злобу и ненависть. Полиция была уже в пути, и он знал это.

Облегчение моей матери было недолгим. Когда приехали полицейские, Труннис встретил их у двери. Они посмотрели через его плечо на мою маму, которая стояла в нескольких шагах позади него, ее лицо распухло и было покрыто засохшей кровью. Но это были другие дни. Тогда не было #metoo. Таких вещей не существовало, и они проигнорировали ее. Труннис сказала им, что все это сущие пустяки. Просто необходимая домашняя дисциплина.

"Посмотрите на этот дом. Разве похоже, что я плохо обращаюсь с женой?" спросил он. "Я дарю ей норковые шубы, бриллиантовые кольца, я надрываюсь, чтобы дать ей все, что она хочет, а она швыряет мне в голову мраморный подсвечник. Она избалована".

Полицейские хихикали вместе с моим отцом, пока он провожал их до машины. Они уехали, не допросив ее. В то утро он больше не бил ее. Да ему и не нужно было. Психологический ущерб был нанесен. С этого момента нам стало ясно, что для Трунниса и закона сезон открыт, а мы - объект охоты.

В течение следующего года наше расписание почти не менялось, и побои продолжались, а моя мама пыталась заслонить тьму светлыми пятнами. Она знала, что я хочу стать скаутом, и записала меня в местный отряд. Я до сих пор помню, как в одну из суббот надел темно-синюю пуговицу скаута. Я чувствовал гордость, надевая форму и зная, что хотя бы на несколько часов могу притвориться, что я обычный ребенок. Мама улыбнулась, когда мы направились к двери. Моя гордость, ее улыбка были вызваны не только скаутами. Они поднимались из более глубокого места. Мы предпринимали действия, чтобы найти что-то положительное для себя в мрачной ситуации. Это было доказательством того, что мы важны и что мы не совсем бессильны.

В это время мой отец вернулся домой из Вермильонной комнаты.

"Куда

вы двое собрались?" Он уставился на меня. Я уставилась в пол. Моя мама прочистила горло.

"Я везу Дэвида на его первое собрание скаутов", - тихо сказала она.

"Сегодня нет собрания скаутов!" Я поднял голову, и он рассмеялся, когда на моих глазах выступили слезы. "Мы идем на трек".

Уже через час мы прибыли в Батавию Даунс, старинный ипподром для скачек на лошадях, где жокеи ездят за лошадьми в легких колясках. Как только мы переступили порог, мой отец взял в руки формуляр для участия в скачках. В течение нескольких часов мы втроем наблюдали, как он делает ставку за ставкой, курит, пьет виски и носится как сумасшедший, когда каждый пони, на которого он ставил, оказывался без денег. Когда мой отец гневался на богов азартных игр и вел себя как дурак, я старался стать как можно меньше, когда мимо проходили люди, но я все равно выделялся. Я был единственным ребенком на трибунах, одетым как кабскаут. Возможно, я был единственным черным кабскаутом, которого они когда-либо видели, и моя форма была ложью. Я был притворщиком.

В тот день Труннис потерял тысячи долларов, и по дороге домой он не умолкал, его горло саднило от никотина. Мы с братом сидели на тесном заднем сиденье, и всякий раз, когда он выплевывал мокроту в окно, она бумерангом летела мне в лицо. Каждая капля его мерзкой слюны на моей коже обжигала, как яд, и усиливала мою ненависть. Я уже давно усвоил, что лучший способ избежать избиения - это стать как можно более невидимым, отвести глаза, выплыть за пределы своего тела и надеяться, что меня не заметят. Эту практику мы все оттачивали годами, но с меня хватит. Я больше не буду прятаться от дьявола. В тот день, когда он свернул на шоссе и направился домой, он продолжал бредить, а я с заднего сиденья набросился на него с бешеной собакой. Вы когда-нибудь слышали фразу "Вера побеждает страх"? Для меня это была фраза "Ненависть побеждает страх".

Он поймал мой взгляд в зеркале заднего вида.

"Тебе есть что сказать?!"

"Нам все равно не стоило идти на трек", - сказал я.

Мой брат повернулся и уставился на меня так, словно я сошла с ума. Моя мать заерзала на своем месте.

"Повтори это еще раз". Его слова прозвучали медленно, пронизанные ужасом. Я не сказал ни слова, и он начал тянуться за сиденьем, пытаясь ударить меня. Но я была такой маленькой, что легко спряталась. Машина вильнула влево и вправо, когда он вполоборота повернулся в мою сторону, ударяя воздух. Он едва дотронулся до меня, что только разожгло его огонь. Мы ехали молча, пока он не перевел дыхание. "Когда мы приедем домой, ты разденешься", - сказал он.

Так он говорил, когда был готов устроить серьезную взбучку, и от этого никуда не деться. Я сделала то, что мне было сказано. Я пошла в свою спальню, разделась, прошла по коридору в его комнату, закрыла за собой дверь, выключила свет, а затем легла на угол кровати, свесив ноги, вытянув перед собой торс и выставив зад. Таков был протокол, и он разработал его так, чтобы причинить максимальную психологическую и физическую боль.

Побои часто были жестокими, но самым страшным было предвкушение. Я не могла видеть дверь за собой, и он не торопился, позволяя моему ужасу нарастать. Когда я услышала, как он открывает дверь, меня охватила паника. Но даже тогда в комнате было так темно, что периферийным зрением я почти ничего не видела, и не могла подготовиться к первому удару, пока его ремень не коснулся моей кожи. Не было и двух-трех лизаний. Не было определенного счета, поэтому мы никогда не знали, когда он остановится или нет.