Жизнь ненужного человека
Шрифт:
Согнув крепкую шею, вытягивая вперёд голову, Мельников хватает людей за плечи волосатой рукой.
– Почему же это народ?
– раздаётся его низкий, глухой голос.
– Свыше ста тысяч, сказано...
– Убитых - сотни! Раненых!
– кричит Соловьев.
И откуда-то доносится противный, режущий ухо голос Саши:
– Попа надо было поймать. Прежде всего, идиоты!
Раскидывая косые глаза во все стороны, идет Красавин, он заложил руки за спину и кусает губы. Рядом с Евсеем встал тихонький Веков и, перебирая пальцами
– Вот до чего достигли, - господи боже мой! Кровопролитие, а?
– Что случилось?
– также тихо спросил Евсей. Веков осторожно оглянулся, взял Климкова за рукав и вполголоса сообщил:
– Вчера в Петербурге народ со священником и хоругвями пошёл до государя императора - понимаете - а его не допустили, войско выставлено было, и произошло кровопролитие...
Мимо них пробежал красивый, солидный господин Леонтьев, он взглянул на Векова сквозь стёкла пенсне и спросил:
– Где Филипп Филиппович?
Веков, вздрогнув, убежал за ним. Евсей закрыл глаза и, во тьме, старался понять смысл сказанного. Он легко представил себе массу народа, идущего по улицам крестным ходом, но не понимал - зачем войска стреляли, и не верил в это. Волнение людей захватывало его, было неловко, тревожно, хотелось суетиться вместе с ними, но, не решаясь подойти к знакомым шпионам, он подвигался всё глубже в угол.
Мимо него шмыгали агенты, казалось, что все они тоже ищут уютного уголка, чтобы встать в нём и собраться с мыслями.
Маклаков, сунув руки в карманы, исподлобья смотрел на всех. К нему подошёл Мельников.
– Это из-за войны?
– Не знаю...
– Чего они просили?
– Конституции!
– ответил Маклаков.
Угрюмый шпион отрицательно покачал головой.
– Не верю...
Мельников, точно медведь, повернулся, пошёл прочь, ворча:
– Ничего не понимает никто...
Евсей подвинулся к Маклакову, тот взглянул на него.
– Что?
– Рапорт...
Маклаков отмахнулся от него рукой.
– Какие сегодня рапорты!
– Тимофей Васильевич, что значит - конституция?
– Другой порядок жизни!
– негромко ответил шпион. К нему подбежал Соловьев, потный, красный.
– Не слыхал - будут командировки в Петербург? Я думаю - должны быть, такое событие! Ведь это бунт, а? Настоящий бунт! Крови-то сколько пролили! Что такое?
В голове Евсея медленно переворачивались, повторяясь, слова Маклакова:
"Другой порядок жизни..."
Они задели его за сердце, вызвав острое желание войти в их смысл. Но всё кругом вертелось, мелькало, и надоедливо звучал сердитый гулкий голос Мельникова:
– Надо знать - какой народ? Одно дело - рабочие люди, другое - просто жители. Это нужно различать...
А Красавин чётко говорил:
– Если даже и народом начат бунт против государя, то уже - народа нет, а только бунтовщики...
– Погоди... а когда тут обман?..
– Эй,
– зашептал Зарубин, подбегая к Евсею.
– Вот так я попал в дело!.. Идём, расскажу!
Климков молча шагнул за ним, но остановился.
– Куда идти?
– В портерную в одну. Понимаешь, - там есть девица Маргарита, а у неё знакомая модистка, а у этой модистки на квартире по субботам книжки читают, студенты и разные этакие...
– Я не пойду!
– сказал Евсей.
– Эх ты, - у!
Лента странных впечатлений быстро опутывала сердце, мешая понять то, что происходит. Климков незаметно ушёл домой, унося с собою предчувствие близкой беды. Она уже притаилась где-то, протягивает к нему неотразимые руки, наливая сердце новым страхом. Климков старался идти в тени, ближе к заборам, вспоминая тревожные лица, возбуждённые голоса, бессвязный говор о смерти, о крови, о широких могилах, куда, точно мусор, сваливались десятки трупов.
Дома он встал у окна и долго смотрел на жёлтый огонь фонаря, - в полосу его света поспешно входили какие-то люди и снова ныряли во тьму. В голове Евсея тоже слабо засветилась бледная узкая полоса робкого огня, через неё медленно и неумело проползали осторожные, серые мысли, беспомощно цепляясь друг за друга, точно вереница слепых.
В бреду шли дни, наполненные страшными рассказами о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по земле, как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её - страх, сильный, как течение широкой реки.
Это случилось далеко, в городе, неизвестном Евсею, но он знал, что страх живёт везде, он чувствовал его всюду вокруг себя.
Никто не понимал события, никто не мог объяснить его, оно встало перед людьми огромной загадкой и пугало их. Шпионы с утра до вечера торчали на местах своих свиданий, читали газеты, толклись в канцелярии охраны, спорили и тесно жались друг к другу, пили водку и нетерпеливо ждали чего-то.
– Кто-нибудь может объяснить правду?
– спрашивал Мельников.
Через несколько дней, вечером, они собрались в охранном отделении, и Саша резко сказал:
– Довольно болтать ерунду! Это японский план, японцы дали восемнадцать миллионов попу Гапону, чтобы возбудить в народе бунт, - поняли? Народ напоили по дороге ко дворцу, революционеры приказали разбить несколько винных лавок - понятно?
И он окидывал всех красными глазами, как будто искал среди слушателей несогласных с ним.
– Они думали, что государь, любя народ, выйдет к нему, а в это время решено было убить его. Ясно?
– Ясно!
– крикнул Яков Зарубин и стал что-то записывать в свою книжку.