Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
У самого помоста теснились бояре и купцы именитые. На этих шубы теплые, шапки высокие, соболиные. Расступились, пропустили князя.
Кто-то из толпы запоздало выкрикнул:
– Кому неймется в колокол бить?
– В дурь попёрло!
– Ахти, матушки!
Появились всадник с тысяцким, пробрались сквозь толпу, взошли на помост.
Важно вышагивая, опираясь на посох, пришел архиепископ Киприян. Поверх рясы шуба, голову скуфейка монашеская прикрывает. Поверх шубы крест массивный, серебряный. На
– Люд новгородский, дозволь слово молвить! Чей-то насмешливый голос выкрикнул:
– Коли созвали, так и ответствуй!
– К чему князя Переяславского позвали? Есть ли на то согласие веча?
– Аль у тебя, Мирон, память отшибло?
– Говори, посадник!
– взревела толпа.
– На кого Дмитрию ополчаться? Надо ли Новгороду рать скликать? Еще поглядим, кто у него враги!
– Не томи, посадник, сказывай! Семен жезл свой поднял:
– Не я сказывать буду, а тысяцкий Олекса! Толпа вплотную подступила к помосту. А Олекса впереди помоста встал, шапку скинул. Новгородцы приготовились слушать. Знали: Олекса пустое не на плетет.
Тысяцкий откашлялся:
– Люди новгородские, вам ли не ведомо, что два лета сряду за лопарями недоимки, а потому и позвали мы князя Дмитрия сходить в край озерный пополнить нашу скотницу.
– По справедливости!
– взревела площадь. И снова голос тысяцкого перекрыл рев:
– Коли вы, люди новгородские, со мной в согласии и князю доверяете суд у лопарей вершить, так дозвольте мне казну открыть, выделить княжьей дружине на прожитие.
– Пущай князь поклонится! Сколь надобно гривен?
– Выделить! Чай не голодом ему дружину морить!
В толпе именитых разом заговорили:
– Тебе, тысяцкий, дозволяем!
Тут кто-то из мастеровых насмешливо выкрикнул:
– А крепко ли сидит Дмитрий на княжении? Сказывают, Андрей Городецкий его подпирает!
– На то они и братья, сами разберутся! И вече расхохоталось.
Неожиданно с помоста раздался голос князя Дмитрия:
– Люди новгородские, не бесчестил я вас и память отца Александра Ярославича чту, так почто у вас недоверие ко мне?
– Речь твоя верная, князь. Доверяем!
– Выдели, тысяцкий, сколь князь просит! Сошли с помоста. Расходился народ с веча - кто к мосту волховскому на ту сторону реки, кто в улицы на Софийской стороне. Рядом с князем шел воевода Ростислав. Дмитрий заметил со смешком:
– Глядишь ты, без побоев обошлись. Миром.
– Олекса от веча хотел приговор услышать.
– Он, Ростислав, перед вечем отчётен.
– То так. Пора, княже, определиться с выездом.
– После Рождества. Благо морозы стоят.
Сын
Обрадовался тысяцкий сыну. Неделю из хором не выходил Филька, на лавке отлеживался, отъедался. Олекса доволен: впрок пошла Филиппу жизнь ушкуйника. Но радость была преждевременной. На вторую неделю ушел Филька к своей разлюбезной вдовушке да и пропадал там сутками.
Однажды тысяцкий встретил Лукерью, заступил ей дорогу:
– Ты что ж, девка, озоруешь, парню голову забиваешь?
Лукерья расхохоталась в лицо тысяцкому:
– А ты, старый пес, отрежь своему сыну блуд. Может, тогда я с тобой согрешу.
И удалилась, покачивая бедрами. А Олекса в гневе Фильку корил, пригрозил:
– Ах ты, бесстыжий, ужо велю всыпать тебе, дабы неповадно было!
Филипп голову вздернул:
– Не стращай. По весне сколочу ватагу и подамся с ушкуйниками на Копорье…
На Рождество, только лед на Волхове прорубили и купель освятили, Филька, едва дождавшись, когда священник воду освятит, скинул с себя одежду и в чем мать родила в прорубь кинулся. А из волховской воды выбрался - и к Лукерье…
Ударил Олекса челом Дмитрию, взмолился слезно:
– Прости, княже, в позоре живу. Филипп мой совсем от рук отбился, сладу с ним нет. Уж и вразумлял я его, и поучал, да все попусту. Видать, сладка та вдовица Лукерья.
– Ты, боярин Олекса, человек именитый, ужели на Лушку управы не найдешь?
– Я, княже, повел с ней речь, да она на меня грудью поперла.
Дмитрий весело рассмеялся:
– А что, боярин, может, тебе и согрешить с ней не грех?
Олекса сплюнул:
– Не по зубам мне, княже. А она мне сказывает: «Я баба молодая, мне мужик потребен, и я твоего Фильку с кашей съем».
Расхохотался Дмитрий:
– Я, боярин Олекса, чем могу помочь тебе? Да и душой бабьей не волен я распоряжаться.
Тысяцкий потеребил бороду, хмыкнул:
– Оно-то так, княже, однако помочь моей беде в твоей силе.
Дмитрий брови поднял:
– Как, боярин?
– Телом Лукерьи ты не вправе распоряжаться, а вот Филипп… Увези-ка ты его из Новгорода от греха подале. Возьми его в свою дружину младшую. Дюже кровь у него играет.
Призадумался Дмитрий: «Есть правда в словах Олексы. Да ко всему, Филипп бывал в Копорье».
– Пойдет ли сын твой в гридни, в младшую дружину?
Олекса обрадовался:
– В согласии он. Да и впрок ему.
– Ну, Олекса, быть по твоему. Возьму. Тысяцкий хотел уже уходить, как Дмитрий заметил: