Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

Ипатьев Владимир Николаевич

Незамедлительно мною была собрана комиссия из нефтянников, представителей Теплотехнического и Автомобильного Институтов и некоторых профессоров для обсуждения этого вопроса. С самого же начала я встретил упорное сопротивление со стороны продавцов газолина на заграничный рынок, которые заявили мне, что их контракты обусловлены строго определенными кондициями, и потому всякая прибавка может вызвать изменение свойств продаваемого газолина и повлечь затруднения при поставке продукта. Потребовалось не мало

В. Н. Ипатьев и проф. П. Сабатье (1939 г.) в Париже

времени, чтобы убедить этих господ в полной несостоятельности их доводов, так как никакие технические методы испытания не дадут возможность открывать один или два процента ароматики в продаваемом газолине. Эта прибавка

никоим образом не повредит свойствам газолина, а скорее улучшит его. Чтобы окончательно их убедить, указанным Институтам было дано задание в кратчайший срок представить в комиссию опытные данные относительно свойств наших газолинов после прибавки к ним различных количеств ароматических углеводородов. Нечего говорить, все испытания вполне подтвердили возможность прибавки ароматических углеводородов к нашим газолинам, которые только улучшали,а не ухудшали их свойства. Что-же касается кондиции на продажу газолина заграницу, то нефтяники сами убедились, что это не так страшно и покупатели охотно будут брать подобный товар. Главное Химическое Управление утвердило постановление комиссии, и вопрос об использовании ароматики был решен для общего благополучия всех ведомств.

В первых числах июня я уже был в Берлине и приступил к работам в лаборатории Байерише Штикштоф Верке, вместе со своим ассистентом К. Ф. Фрейтагом. К тому времени аппараты высокого давления, заказанные Гофферу, были уже готовы, и мы могли начать первые опыты с ними. Для испытания аппаратов и для демонстрации метода я выбрал реакцию вытеснения металла меди из ее раствора сернокислой соли (медного купороса) посредством водорода при возвышенной температуре. Эти опыты мы организовали в подвальном помещении лаборатории, и так как опыт должен был продолжаться долгое время, то надо было оставить бомбу в термостате на всю ночь. Когда об этом было доложено заведующему центральной лабораторией д-ру Г. Франку, то он высказал большое сомнение, что аппарат может выдерживать давление столь долгое время при повышенной температуре и давлении. Но так как опыт производился в уединенном помещении, то он согласился с моими доводами и разрешил производство опыта при подобных условиях. Когда он на другой день пришел в лабораторию', то его первый вопрос к Фрейтагу был: как прошел опыт? И был изумлен, что все оказалось в порядке, и что металлическая медь в великолепно образованных кристаллах осела из раствора медного купосора. Эти образцы кристаллов меди, достигающие более сантиметра длиной, были мною впоследствии демонстрированы на заседании Немецкого Химического Общества во время русской ученой недели.

Я начал с Фрейтагом изучать действие другого газа, — окиси углерода, — на растворы медных солей (главным образом медного купороса). Мы заметили интересное явление восстановления солей окиси меди в соли закиси меди и попутно заметили образование медной соли муравьиной кислоты. В литературе ничего не было известно относительно образования муравьиной кислоты при подобных условиях. Лишь впоследствии, когда заявили патент, мы узнали, что в Америке был взят патент на получение муравьиной кислоты из окисли углерода в присутствии хлористой меди. Чтобы изучить механизм реакции, мы решили сделать опыты образования муравьиной кислоты без участия катализатора. С этой целью мы действовали под давлением окисью углерода на дистиллированную воду, помещенную в кварцевую трубку и вложенную в мою бомбу. При температуре около 200° и давлении в бомбе 160 атмосфер окись углерода соединяется с водой и образует муравьиную кислоту в количестве 1/10 нормального раствора. Кроме того, мы нашли в газах около 14% углекислого газа, который в свою очередь произошел из муравьиной кислоты при помощи ее разложения на углекислоту и водород. Как известно, Бертелло сделал впервые синтез солей муравьиной кислоты при действии окиси углерода на растворы щелочей. Нам удалось впервые осуществить синтез самой муравьиной кислоты из окиси углерода и воды.

Таким образом, с самого начала своей работы в немецкой компании я не только научил работать под высокими давлениями, но сделал очень интересное открытие, указав на громадное значение фактора давления на ход химических реакций.

Несомненно, мой авторитет в глазах немецких химиков возрос еще в большей степени.

С 20-го июня в Берлине началась «Русская ученая неделя», в которой приняли участие 20 русских ученых, представлявших разные научные дисциплины. Я и А. Е. Чичибабин, представлявшие русскую химию, были приглашены на обеды к разным немецким ученым: к проф. Берлинского Университета д-ру Шленк, к д-ру Гессу, работавшему в Кайзер Вильгельм Институте и к д-ру С. Neuberg’y — биохимику, директору Биохимического Института в Далем. Кроме того, я был гостем у д-ра Нернста, где я познакомился с проф. EinsteiiToM и во время обеда сидел с ним рядом за одним столом. Я помню, что один из немецких профессоров спросил меня, почему я совсем не покину СССР и не переселюсь заграницу для продолжения своих научных работ, где я найду несомненно гораздо более удобств, чем у себя на родине.

Я в то время не имел ни малейшей идеи покинуть свою страну, так как считал, что буду в состоянии приносить ей пользу, и верил, что общими усилиями мы будем в состоянии побороть все препятствия, стоявшие на пути установления нормальных условий, как для научной работы, так и для общественной жизни. Я не замедлил ответить моему собеседнику, что я, как патриот своей родины, должен оставаться в ней до конца моей жизни и посвятить ей все мои силы.

Проф. Эйнштейн слышал мой ответ и громко заявил: «вот этот ответ профессора я вполне понимаю, так надо поступить». И вот прошло 4-5 лет после этого разговора, и мы оба нарушили наш принцип; мы теперь эмигранты и не вернулись в свои страны по нашему персональному решению, а не потому, что были изгнаны нашими правительствами. Конечно, каждый из нас постарался об’яснить свое невозвращение известными мотивами, но факт остается фактом: мы изменили нашим убеждениям и покинули свою родину. Впоследствии я откровенно опишу все свои переживания относительно моего решения не возвращаться в течении известного времени в СССР, и, может быть, читатель найдет мои основания заслуживающими оправ-

дания. Но у меня самого в душе до конца моей жизни останется горькое чувство: почему сложились так обстоятельства, что я все-таки принужден был остаться в чужой для меня стране, сделаться ее гражданином и работать на ее пользу в течении последних лет моей жизни?

Мой и Чичибабина доклады были назначены в последний день «Ученой недели» в большой аудитории Немецкого Химического Общества, в Гофман Хауз. Наши доклады привлекли полную аудиторию; первым говорил я о своих последних работах под высоким давлением, как с органическими, так и неорганическими веществами. В особенности большое впечатление произвела работа, сделанная мною вместе с сыном Владимиром, над изучением влияния концентрации водородных ионов на выделение меди из сильно кислых растворов ее солей. Демонстрированные мною превосходные кристаллы меди и ее окислов возбудили большой интерес и после доклада многие, в том числе и проф. Боденштейн, выражали свое удовольствие по поводу этого сообщения. Проф. Чичибабин в своей речи изложил интересные последние исследования в области пиридиновых оснований.

Ученая неделя заключилась великолепным банкетом в Hotel Fuerstenhoff. Я вообще должен сказать, что немецкие" ученые оказали нам удивительное гостеприимство и уделили большое внимание нашим ученым работам. Все расходы по нашей жизни в Берлине немецкое правительство взяло на свой счет.

После этой недели я оставался еще работать в Берлине до половины июля и затем возвратился в Москву.

Еще во время моего пребывания в Берлине я узнал из газет, что Совет Народных Комиссаров, по случаю моего юбилея и за мою работу для советской химической промышленности, постановил выдавать мне пожизненную пенсию в размере 300 рублей в месяц. По всем вероятиям А. Н. Бах оказал здесь свое влияние после моего последнего разговора с ним, в котором я определенно указал ему, что меня нисколько не интересует административная деятельность и что я хотел бы

сосредоточить свои силы исключительно на исследовательской работе. Поэтому, после приезда в Москву я счел долгом повидать Баха и поблагодарить его за внимание.

Во время празднования моего юбилея я получил и в Германии очень приятный для себя подарок. Почитатели моих научных работ среди немецких инженеров и промышленников собрали сумму в 10.000 марок для использования их по моему усмотрению для научных работ, которые я веду в СССР. Эти деньги я решил взять после моего разговора с торгпредом в Берлине Беге и положил их на текущий счет Торгпредства с тем, чтобы оно их тратило на уплату счетов по заказанным мною приборам для будущего Института Высоких Давлений. Имея в своем распоряжении такую сумму в немецкой валюте, я немедленно приступил к закупке аппаратов для установления физико-химических методов в Институте Высокого Давления, а также двух механических станков для изготовления моих бомб для работы под высоким давлением. Эти первые механические станки, которые вероятно и теперь еще находятся в Институте Высоких Давлений, послужили первыми камнями для создания механической мастерской, необходимой для работ под высокими давлениями. Эти станки были доставлены на Ватный Остров в то помещение, которое было отведено мне для организации моих научных исследований. Поэтому я 1927 год считаю за год основания Института Высоких Давлений.

В это время было совершено убийство Войкова, полпреда в Варшаве, в прошлом одного из участников убийства царской семьи. Большевики так обозлились за это убийство, что в ото-мщение, расстреляли 20 человек, в числе которых был князь Долгорукий (который тайком пробрался в СССР из заграницы), старый инженер Мекк, Пальчинский и Попов; последний незадолго перед этим, с разрешения советского правительства, приехал в СССР. Пальчинский говорил мне, что Ленин всегда был его заступником, так как очень ценил его выдающиеся инженерные способности. Будь жив Ленин, Пальчинский не погиб бы в расцвете своих интеллектуальных сил от жестокой руки ГПУ.