Жизнь охотника за ископаемыми
Шрифт:
Другие каменные глыбы растрескались из-за того, что в пространства, занятые некогда черешками и жилками листьев, проникли корни растений. Корешки, проникая в тонкие канальцы, оставленные жилками и черешками сгнивших листьев, напором своего роста раскрыли двери пленникам, миллионы лет запертым в сердце скалы.
Я пошел в этот овраг, и все оказалось точь в точь так, как мне приснилось.
Два самых больших листа, известных для Дакотского яруса, найдены в этом месте. Один большой трехлопастный лист с черешком, проходящим через похожий на ухо выступ при его основании, д-р Лекере назвал «аспидофил трехлопастный» (Aspidophyllum trilobatum) [13] ; другой,
13
Растение, близкое к платанам.
Рис. 2. Ископаемые листья сассафраса рассеченного (по Лекере).
Я думаю, что из всех охотников за ископаемыми только я один собирал в этой местности. Вероятно, глаза мои подметили отпечатки в то время как я охотился на антилопу или искал затерявшуюся корову. Но я был слишком занят своим делом, чтобы обратить на них внимание. Потом воспоминание о них завладело мной во сне, единственном за всю мою жизнь, который сбылся. Я рассказал весь этот случай, чтобы показать, как глубоко был я тогда поглощен и заинтересован ископаемыми.
Первый мой сбор, или, вернее, сливки с него, я послал профессору Спенсеру Ф. Берду в Смитсоновский институт. В ответ я получил следующее письмо:
Дорогой сэр!
Мы получили своевременно ваше письмо от 28 мая, сообщающее о высылке ископаемых растений, собранных вами и вашим братом, и с большим интересом будем ожидать их получения. По возможности немедленно после их прибытия мы передадим их для компетентного научного исследования и сообщим вам о результатах.
С совершенным почтением
В те далекие дни ископаемые не приносили дохода, но я дороже денег ценил обещание письма, что мои образцы будут изучены сведующими и авторитетными лицами: тогда я смогу удостовериться в ценности своих находок.
Образцы были пересланы д-ру Джону Стронгу Ньюберри, профессору Колумбийского университета и правительственному геологу штата Огайо. Он не нашел возможным в то время напечатать свое заключение; но много лет спустя, в 1898 году, я получил от д-ра Артура Голлика экземпляр «Древней флоры Северной Америки», посмертное издание труда д-ра Ньюберри. Я тотчас же принялся рассматривать великолепные рисунки, и узнал среди других образцов, изображенных на таблицах, многие из моих ранних находок: самые первые из собранных мною образцов уже имели научную ценность.
В 1872 году я узнал, что знаменитый ботаник Лекере гостит у лейтенанта Бентина в форте Харкер. По счастью, у меня сохранились наброски, срисованные с первых образцов, отосланных мною в Смитсоновский институт. Я отправился с ними в форт, где попал как раз на прием, устроенный в честь знаменитого гостя.
Я был представлен почтенному ботанику его родным сыном, который говорил с ним по-французски; Лекере был уже почти глух. Когда я показал ему наброски, он отвел меня в сторону, и я рассказал ему в уголке комнаты всю историю моих открытий. Когда
Не припомню, сколько времени мы разговаривали. Знаю только, что золотые мгновенья всегда пролетают слишком быстро. Но с того часа до его кончины в 1880 году переписка между нами не прерывалась.
После этого я все свои коллекции посылал для описания ему. Более четырехсот образцов растений, похожих на виды, ныне существующие в лесах по берегам Мексиканского залива, несколько прекрасных лоз, немного папоротников, даже плод фигового дерева и лепесток цветка магнолии, единственный лепесток, найденный до сих пор в плотном песчанике Дакотского яруса, были мне наградой за упорный труд. Аромат прелестного цветка словно доносится к нам через миллионы лет, прошедших с тех пор, как он цвел.
Д-р Артур Голлик в своей статье «Ископаемый лепесток и плод из меловых отложений (Дакотского яруса) Канзаса» пишет: «В составе коллекции остатков ископаемых растений из меловых отложений Дакотского яруса Канзаса, недавно приобретенной Ньюйоркским ботаническим садом у Чарльза Г. Штернберга из Лауренса в Канзасе, имеются два чрезвычайно интересных экземпляра: один представляет собой крупный лепесток, другой — мясистый плод. Лепестки вообще попадаются чрезвычайно редко, и мне неизвестно воспроизведение чего-либо подобного, упомянутому экземпляру, ни по размеру, ни по степени сохранности».
По поводу плода фигового дерева д-р Голлик замечает: «Плод несомненно является плодом фигового дерева, и хотя из Дакотского яруса описано уже около двадцати трех видов Ficus [14] , но все описания произведены на основании отпечатков листьев. Ископаемый плод совершенно схож со многими сухими экземплярами гербариев. Он, очевидно, должен был обладать значительной плотностью, чтобы сохранить свою первоначальную форму в той мере, в какой он ее сохранил под давлением, которому он несомненно подвергся.»
14
Научное название рода растений, к которым принадлежит указанное дерево.
В 1888 году я переслал более 3000 отпечатков листьев из дакотского песчаника д-ру Лекере; он выбрал из них больше 350 типичных образцов для Национального музея; многие из них были еще совершенно не изучены. Сотни других, определенных им, были позднее приобретены Р. Д. Лако из Питстона в Пенсильвании и принесены в дар музею.
Знаменитый ботаник так ослабел в последние годы жизни, что друзья передвигали перед его угасающими глазами лотки с этой коллекцией.
На мой взгляд в Америке не найдется примера жизни, более бескорыстно отданной науке, чем жизнь Лекере; он, по всей вероятности, был ученейшим и добросовестнейшим ботаником своего времени. Однажды он написал мне, что получает от Геологического Комитета Соединенных штатов по пяти долларов в день, да при этом должен еще сам оплачивать труд рисовальщика. Он с неослабевающей энергией и увлечением работал над выполнением своей монументальной книги «Флора Дакотского яруса», но по иронии судьбы ему не суждено было увидеть любимый труд в печати. Книга издана правительством через пять лет после смерти ученого…
Лекере скончался восьмидесяти трех лет.
«Я родился в сердце величественных гор Швейцарии, — сказал он мне однажды. — Все друзья мои так или иначе принадлежат науке. Я жил среди природы — скал, деревьев, цветов. Они знают меня, я знаю их. Все остальное для меня мертво».
Непрерывная переписка с Лекере была для меня большим счастьем. Его письма, которые я чрезвычайно ценю, сделали больше, может быть, чем что-либо другое для поддержания во мне решения во что бы то ни стало сделаться охотником за ископаемыми и прибавить свою долю к сокровищнице человеческого знания.