Жизнь поэта
Шрифт:
Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французской декламацией. Наконец, надо себе представить самую фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства - это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную, и, между тем, - поэтическую, увлекательную речь!
Первые
Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго, и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. Эван, эвое, дайте чаши!.. Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему приятно было наше волнение.
Он начал сам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью на Волге на востроносой своей лодке, предисловие к «Руслану и Аюдмиле» - «У лукоморья дуб зеленый»... Потом Пушкин начал рассказывать о плане Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с самозванцем, сцену, которую написал он, гуляя верхом, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел.
О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы разошлись, как закончили день, как улеглись спать. Да едва кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм».
12 октября 1926 года, через сто лет, в той самой квартире Веневитинова, где читал свою трагедию сам Пушкин, отрывки из «Бориса Годунова» читали: В. И. Ка чалов, А. Л. В ишневский, В. А. Станицын, В. П. Лужский и другие артисты Московского Художественного театра.
* * *
В Москве Пушкин знакомится с членами «Общества любомудров» беллетристом В. Ф. Одоевским, поэтом Д. В. Веневитиновым и другими. Как-то зашла речь о выпуске журнала в противовес «Сыну отечества», издававшемуся реакционными журналистами Ф. В. Булгариным и Н. И. Гречем. Идея пришлась по душе «Обществу», и редактором нового двухнедельного «Московского вестника» выбрали М. П. Погодина.
Пушкин согласился участвовать в журнале. Ему необходимо было получить литературную трибуну, а новому органу участие Пушкина создавало авторитет. Он помещал в «Московском вестнике» свои стихотворения, но чувствовал себя в нем одиноко, тем более что ближайшие его литературные друзья - Вяземский, Жуковский, Дельвиг, Плетнев - оставались в стороне и, подобно Пушкину, философскому направлению журнала не сочувствовали.
Любомудры, как они сами себя называли, увлекались идеалистической философией Шеллинга, созерцательно относясь к действительности. Пушкин придавал большое значение «положительным познаниям», успехам просвещения и передовым настроениям общественного мнения.
В первом номере «Московского вестника» была напечатана сцена
* * *
Большой театр в Москве. С литографии 30-х годов XIX века.
В шумной, суетной Москве поэту часто вспоминалось тихое Михайловское. Вспомнилась няня Арина Родионовна, плакавшая навзрыд, когда фельдъегерь увозил его из Михайловского в Москву. Представляя себе, как она озабочена, волнуется, Пушкин написал:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На черный отдаленный путь;
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь.
То чудится тебе . . . . . .
Все могло «чудиться» няне, все могло «чудиться» и Пушкину...
Потрясенный казнью пяти, жестокой расправой царя с восставшими, он все чаще и чаще обращается теперь в своих произведениях к памяти декабристов.
22 декабря 1826 года в доме В. П. Зубкова Пушкин написал стихотворение «Стансы». Питая все еще иллюзии насчет политических обещаний Николая I, Пушкин побуждает его следовать примеру своего пращура, Петра I.
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни;
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.