Жизнь после смерти

Роуч Мэри

Присутствие толпы создавало особую атмосферу: вас будто покрывало что-то тяжелое и липкое – и оставалось на вашей коже, как глазурная корка. Зевая, Айшвару уронил голову матери на колени. У тетки Вирпала был прокуренный голос, один ее глаз косил, и она стояла, упершись рукой в бедро. В общем, напоминала мне того, с кем на узкой дорожке лучше не встречаться. Доктор Рават снова и снова побуждал ее рассказывать только о тех событиях и словах мальчика, о которых она узнавала из его уст. Он спросил ее и о той фразе, которую упоминал Мунни: «Тетушка, вы не расстаетесь с прежними привычками». Она согласилась: да, мальчик действительно это говорил – но неверно думать, будто ее племянник имел обыкновение произносить эту фразу. В конце концов оставалось только предполагать, что сам мальчик поверил, будто он стал реинкарнацией Вирпала. Принимая во внимание местную культуру и тот факт, что в перевоплощение явно верили сами родители Айшвару,

наш вывод не казался чем-то очень уж удивительным.

Труднее было найти объяснение тому, что говорил нам дядя Вирпала Гайрай, к которому мы отправились чуть позже. Он – школьный учитель в этой деревне: мрачноватый мужчина с плешью, одетый в традиционный белый костюм дхоти. «Расскажите мне, пожалуйста, что вы видели и слышали», – попросил доктор Рават в то время, когда в передней комнате сервировали чай с чем-то сладким. Над дверным проемом красовались две бадминтонные ракетки, скрещенные, как сабли в чьих-то руках. Рядом со мной стоял подросток, обмахивая нас чем-то напоминающим негнущийся ламинированный флаг.

«Я возвращался с моей фермы, – начал говорить Гай-рай. – И когда вошел в деревню, люди сказали мне: «Вирпал вернулся!» Я был очень удивлен. Как мог вернуться Вирпал? Там было две или три сотни человек. В тот момент ребенок ничего не рассказывал. Затем позвали Мокеша». Этот человек был близким другом Вирпала. «Староста деревни пришел и спросил мальчика, узнает ли он Мокеша. Ребенок в ответ промолчал. Тогда староста спросил, указывая на Мокеша: «Как его зовут? Скажи мне на ухо». Мальчик так и сделал. Мы тоже расслышали: «Мокеш».

«Вы сами это слышали?»

«Да».

«Что еще?»

«Мальчик подошел ко мне и сказал: вы – мой дядя».

«Он назвал ваше имя?»

«Нет».

Гайрай добавил, что парнишка узнал сестру Вирпала. Он сказал: «Она моя сестра, Бала». Бесстрастное лицо Гайрая и монотонное перечисление других членов семьи Вирпала смутили меня. Встречи и разговоры с Айшвару, о которых шла речь, выражали эмоции не более, чем слышится в голосе маркетолога, который расспрашивает покупателя мыла о его предпочтениях при выборе товара. Единственное движение в комнате производил юноша с «опахалом», который энергично и, пожалуй, не в меру описывал им в воздухе восьмерки. (Мне все еще было жарко, но я чувствовала себя так, словно выиграла гонку Indy 500.) Я представила себе, что потеряла брата или племянника, а затем, через несколько месяцев, выяснила, что он возродился в образе мальчика из соседней деревни – да я бы не так об этом говорила! Я была бы полна волнения и благоговейного трепета. Возможно, так держаться их заставляла видеокамера. И, откровенно говоря, встреча с самим мальчиком нам еще только предстояла. Мы планировали увидеть его при следующей остановке – в деревне Буландшахар, где он должен будет впервые встретиться с отцом Вирпала.

Ближе к концу разговора Гайрая спросили, верит ли он сам, что Айшвару – его племянник, переживший новое рождение. Учитель ответил утвердительно и добавил, что это не первая реинкарнация, с которой он встречается в жизни. «В моей школе я узнаю многих детей – снова и снова».

Двое братьев Гайрая, с которыми мы побеседовали по окончании первого разговора, казалось, были не так твердо уверены в статусе мальчика, как сам новоявленный дядя. Оба сообщили, что мальчик не признал их.

«Так что вы обо всем этом думаете? – спросил доктор у третьего дяди, завершая разговор. – Вы верите, что этот мальчик был Вирпалом?» Третий дядя, одетый в белую майку и покрытый потом, пришел в затруднение: «Не могу сказать».

Утверждать, что индийцы верят в реинкарнацию, – это само по себе бессмысленно. Католики «верят», что они едят тело Христово во время причастия, но многие ли воспринимают это буквально? [8] В Индии я начала думать, что местные жители верят в перевоплощение так же, как христиане – в небеса, то есть более или менее отвлеченно. Большинство христиан не ожидают, что после смерти их домом станет гора облаков. Однако они могут веровать, не ограничивая себя буквальным смыслом: небесная жизнь может благодарно принять их или отвергнуть – в зависимости от поведения на Земле.

8

Да и это ли мы имеем в виду? Чтобы судить с полной уверенностью, я, невзирая на свое католическое воспитание, решила свериться с книгой «Празднования в целом» («The Celebration of Mass») как с самым полным и исчерпывающим руководством по католическим ритуалам, какое только можно отыскать за пределами Ватикана. Хотя нигде явно не утверждается, что освященная гостия – это Иисус Христос в буквальном смысле, однако просфора все же понимается как нечто более значимое, чем четверть унции пресного пшеничного хлеба. Никто, например, не решится

просто выбросить в мусорное ведро старую зачерствевшую облатку, потому что вещами такого рода может распоряжаться только священник. Если же облатки заплесневеют настолько, что станут непригодными для употребления, то их надлежит сжечь или, сохраняя их мистический смысл, «удалить в святилище». Наконец, «если кто-то извергнет с рвотой священные дары причастия, субстанцию следует собрать и поместить в надлежащее место».

Я начала менять свое отношение к этому вопросу, проведя несколько послеполуденных часов за перелистыванием страниц «Законов Ману» [9] («The Ordinances of Manu»). Эти законы основываются на священном знании Вед и появились, как принято считать, за пять веков до Рождества Христова. «Законы Ману» охватывали практически все сферы. В них предусмотрены наказания за преступления. Например, «если человек низкого рождения плюнет на высокородного, то царь должен повелеть отрезать виновному губы, а если первый обрызгает второго, то отсечь следует пенис, а если на высокородного попадут ветры, пущенные низкородным, то последнему отрубают ягодицы». В этот же сборник законов были включены также правила гигиены и соблюдения здоровья. Например: «То, что расклевали птицы, и то, что остается зловонным после коров… то, на что попало чихание или заражено вшами, может быть очищено, если посыпать землей». Разумеется, в «Законах Ману» нашлось место и для переселения душ.

9

Книга доступна в переводе на русский: Законы Ману. М.: ЭКСМО, 2002. – Прим. переводчика.

Во времена Ману реинкарнация считалась не абстрактным религиозным принципом, а чем-то вполне конкретным и влекущим за собой последствия с точки зрения закона. Если современный преступник может оказаться в калифорнийской государственной тюрьме Пеликан-Бей (Pelican Bay), то злоумышленник времен Ману мог получить срок в роли настоящего пеликана. В качестве примера могу привести закон о свидетельствовании 66 из главы XII «Законов Ману». «Человек может превратиться в цаплю, воруя огонь, и превратиться в осу, воруя домашнюю утварь; и воруя крашеную ткань, некто может возродиться дичью, называемой jivijivaka». Точно так же, воруя шелк, лен, хлопок, корову или черную патоку, вор в последующем рождении превращался соответственно в куропатку, лягушку, кроншнепа, игуану или птицу vagguda. Наихудшие же кармические последствия предусматривались для тех, кто «нарушал наставления гуру». Я не вполне себе представляю, что за всем этим кроется, но полагаю, что речь в «Законах» идет все-таки не об обивочных материалах, поскольку злополучный преступник приговаривался к тому, чтобы возрождаться «сотни раз в виде травы, кустов, виноградных лоз и животных, которые поедают зеленые побеги… и животных с их дикой жестокостью». И точно так же не считается мудрым брахман, который «не хранит верности своим правилам и правам», потому что такому, как он, предстоит переродиться в дух Улька-мукха, пожирателя отбросов».

Вот что я хочу сказать после донкихотского пробега по смущающим ум страницам «законов Ману»: реинкарнация традиционно понимается в Индии как нечто вполне реальное, а не аллегорическое. Деревенские жители, с которыми я встречалась на этой неделе, задавались вопросом, могут ли рождаться вновь умершие, не более, чем мы спрашиваем себя, подвержены ли трупы разложению. Вирпалу предстояло вновь прийти на эту землю в чьем-то теле – так почему не в обличье Айшвару? Не берусь утверждать, что события в описываемых случаях реинкарнации лживы. Я только говорю о том, что ни один из сельских жителей не мог судить о них в достаточной мере критично. И, наконец: «никто не должен по собственной воле оставаться рядом с нанесенной мазью» («Законы Ману». глава IV, закон 132).

Дорога, ведущая в Буландшахар к дому родителей Вирпала, проходила через широко раскинувшийся базар под открытым небом. Перерождение происходило по всему рынку. Восемь стареньких мотороллеров Vespa стояли в грязи рядом с ремонтной мастерской в ожидании новых двигателей. На туфлях меняли подметки. Электровентиляторы потрошили и заставляли работать с новой начинкой. Мальчик вел велосипед, покрытый отвратительной ржавчиной, с сиденьем, опущенным на металлическую раму. Вероятно, он направлялся к палатке вендора. Последний смотрел на все с видом абсолютно скучающего человека. Рядом на натянутую между двумя деревьями веревку, как браслеты, были нанизаны колесные ободы без шин. Фруктовые ряды, горы кастрюль и мисок, шеренга чистых фаянсовых унитазов – ничто из выставленного на продажу не представляло особого интереса. Картинки бесконечно чередовались, но главное оставалось неизменным.