Жизнь после смерти

Роуч Мэри

Ученые давно подозревали, что воспроизводство человека должно быть как-то связано с яйцами. Каждый, у кого есть куры, склонен, вероятно, думать так же. Было известно и о вероятности существования некой связи между половым актом и семенем, но ученым недоставало ясного понимания специфики. Это объяснялось главным образом тем, что ее трудно было разглядеть. Яйца морского ежа как предмет изучения предоставляли два пре имущества. Во-первых, они прозрачны. А во-вторых, оплодотворение происходит вне тела самки – в самом океане или, в отдельных случаях, под микроскопом немецкого исследователя.

Иными словами, в течение 6000 лет возникало множество гипотез о том, откуда берутся и как появляются на свет человеческие существа. Одна из самых первых и основательных принадлежит Аристотелю. Ученый грек – который, как мне было небезынтересно

узнать, всю жизнь шепелявил – решил, что человеческое семя питает дух будущего живого существа. Дух в те далекие времена представлялся чем-то вроде дымки или дуновения, порождавшего дыхание всего сущего. Поэтому Аристотель говорил о пневме, что в переводе с греческого означает «ветер». Философ верил, что она, несомая семенем, «оркеструет» создание человеческого существа со всем многообразием его будущих свойств. Попадая в матку, пневма начинает действовать, строя новую жизнь из подручных материалов. Или, если выразиться точнее и пренебрегая приличиями, из менструальной крови. Аристотель описал этот процесс как свертывание, используя относительно подходящую, но неточную аналогию с отвердением получаемого из молочной массы сыра. Чтобы новое существо «установилось», необходимо семь дней: за это время пневма должна проникнуть в «массу», внеся в нее первую из трех конечных духовных субстанций. Вегетативное начало, как следует из самого названия, – это своего рода первоначальный дух, открывающий возможность человеческого существования. На данном этапе зародыш – это то, что ест и растет: нечто более значимое, чем картошка, но еще не вполне человек.

На 40-й день, если следовать теории Аристотеля, проточеловек преобразуется – под воздействием того, что называется «сенситивным» первоначалом. Греческий мыслитель имел в виду «принадлежащее чувствам и ощущениям», поскольку, согласно его логике, именно к этому сроку у эмбриона начинают формироваться органы чувств. Затем проходит еще некоторое не вполне определенное количество времени, и пневма позволяет творческому «сенситивному духу» дорасти до рационального. Это уже уровень человеческого существования, при котором дух поднимает человека над животными страстями и мимолетными эмоциями. Этот же дух помогает не принимать всерьез тех, кто хихикает при слове семя.

После того как Аристотель облек свое понимание в слова, люди в течение еще 2000 лет продолжали во многом разделять его представления. Человеком, который понял ключевую роль яйцеклетки в зарождении жизни, был врач и естествоиспытатель XVII века Уильям Гарвей. Его имя обычно связывают с открытием замкнутой системы артерий и вен, по которым в нашем теле циркулирует кровь. История помнит и о том, что он действовал как подвижник, в научных целях анатомировавший трупы – включая и тело своей сестры. Однако женщины должны быть особо обязаны ему тем, что, ведя пионерские исследования в области воспроизводства человеческого рода, ученый все же оставил прекрасную половину в покое и обратил свой интерес на стада оленей, бродивших по землям его главного работодателя – короля Чарльза I. Как и подобает последователю школы Аристотеля, Гарвей, иссекая матки олених, ожидал увидеть соответствующий коагулированный шарик. Однако с большим удивлением обнаруживал вместо него маленьких тоненьких оленят: зародыши и матки были как бы упакованы в мешочек, и Гарвей ошибочно полагал, что имеет дело с яйцами. Однако он точно уловил: яйцо содержит то, что «порождает все живое». Хотя дело касалось воспроизводства человеческого рода, семя, однако, низводилось до роли «контагиозного элемента» – примерно как вирусы, вызывающие грипп.

Но как жизненная сила или дух проникают в яйцо? В этом вопросе наука отвергала Гарвея, и он вновь ощутил в себе тягу к религии: «…небеса посылают, или солнце, или Всемогущий Творец».

Подобно многим биологам своего времени, Гарвей страдал от нехватки оборудования. Лупа в его распоряжении была. Но что ему действительно было нужно, так это микроскоп. Поэтому нет ничего удивительного в том, что следующий этап связан с именем Антони ван Левенгука – любителя микроскопов. Голландец не был изобретателем этого прибора или образованным ученым. Он служил бухгалтером у галантерейщика, а позднее занял пост управляющего службой судебных приставов в своем родном городе Делфте. Эта должность оставляла ему массу времени для любимых занятий, но он увлеченно предавался только одному – шлифовал линзы и делал микроскопы. И они у него получались высшего по тем временам качества, поэтому вскоре стали пользоваться спросом у членов расположенного в Лондоне

Королевского научного общества, являвшегося тогда чем-то вроде сегодняшнего Национального научного фонда США. Со временем это общество начало печатать и сообщения Левенгука о его исследованиях – голландец вступил на исторический (хотя и лишенный оплаты за труды) путь человека, который по праву может считаться отцом микробиологии.

В 1675 году Левенгук открыл целый мир созданий, до того совершенно не известных, – микроорганизмов, простейших и бактерий. Помогла ему в этом деле капля воды, взятая из дождевой бочки во дворе его дома. Тех, кого он там увидел, Антони назвал «микроскопическими животными». Трудно точно передать, какое удивление вызвало его открытие и какими необыкновенными казались результаты его исследований в то время. Представьте, например, что современные ученые открыли жизнь на Марсе. Левенгук и сам испытывал благоговейный трепет: «Для меня это стало самым чудесным из всего, что открылось мне при изучении чудес природы. И я должен сказать: мои глаза не наблюдали более приятной картины, чем тысячи живых созданий в единой капле воды».

Левенгук храбро направил инструмент на самого себя. «Мои зубы, – писал он, – не так уж чисты. И я хочу знать, что за вещество прилипло и осталось между некоторыми из них… белая субстанция, жирная на ощупь, как жидкое тесто». Он смешал немного «теста» со свежей дождевой водой и положил мазок под микроскоп. Нашлись ли там «микроскопические животные»? Смело бейтесь об заклад, что да. «Во всех Нидерландах, – заключил исследователь, – не отыщется столько людей, сколько живых существ – у меня во рту». Слова Левенгука о бактериях в зубном налете могут служить примером его любви к биологии: «Они милые и живые».

Продолжая изучать фауну рта и одновременно испытывая на прочность супружеское терпение, Левенгук сунулся во рты своих жены Корнелии и дочери Марии. «Я взял на пробу немного вещества, собранного с помощью иглы у них между зубами, и исследовал его». Затем исследователь взялся за мужчину, который «никогда в жизни не полоскал рот», и обследовал его. Как оказалось, в слюне этого человека присутствовало обычное число «микроскопических животных», или анимакул, тогда как в веществе, собранном между его зубами, их было «небывало много». День шел за днем, и постепенно – благодаря линзам Левенгука – возникала современная наука о гигиене рта. Ученый отметил связь между «вонью изо рта» и «анимакулами, живущими в зубном налете». За три столетия до открытия «Листерина» (жидкости для ополаскивания рта. – Прим. переводчика) Левенгук сделал вывод о том, что винный уксус способен убивать «микроскопических животных» при контакте со слюной, однако «не проникает сквозь весь слой вещества, которое плотно заполняет собой промежутки между передними зубами и резцами, но убивает анимакул только на выступающих частях белого цвета».

Проявляя полную вежливость по отношению к путешествию Левенгука в ротовую полость, члены Королевского научного общества, однако, призывали его не оставлять без внимания и другие влажные выделения, связанные с жизнедеятельностью человека. В особенности его побуждали к изучению семенной жидкости. Кто знает, а вдруг там откроется субстанция человеческого духа? Сначала исследователь отказывался. «Он хотел проверить верность написанного о семени и половом акте», – замечает Е. Г. Рустов (E. G. Ruestov) в статье, опубликованной в журнале «Journal of the History of Biology». Через несколько лет студент-медик презентовал Левенгуку пузырек с семенной жидкостью мужчины, больного гонореей. (Вот спасибо!) Он также сообщил, что наблюдал в ней маленьких живых существ с хвостом, которые, как он полагает, имеют какое-то отношение к гонорее. Левенгук предположил нечто иное и решил исследовать собственное семя. В письме 1677 года он описывает свои изыскания в этой области, в котором, в частности, отмечает, что лабораторный материал «остался после коитуса, совершенного в брачном союзе» и не является продуктом «собственных греховных и постыдных действий».

В этом же письме ученый дал первое научное описание спермы: анимакулы столь маленькие по размеру, что «миллион их не достигнет величины крупной песчинки…» Он описывает очевидные трудности при плавании в семенной жидкости, отмечая, что «крохотные животные должны взмахнуть хвостом 8 – 10 раз, прежде чем смогут продвинуться на ширину человеческого волоса». Левенгук сделал восемь рисунков «маленьких животных в семени»: некоторые существа имеют вытянутый хвост и похожи на булавку с головкой, хвосты других напоминают синусоиду, и ощущается, как им сложно плыть в плотной жидкости против течения.