Жизнь после жизни
Шрифт:
— Мы же не хотим, чтобы в результате этого ты убивала бедную прислугу, правда?
— Но это было очень давно, — сказала Урсула. — С тех пор я, по-моему, никого не пыталась убить.
— Ходит как в воду опущенная, — сказала Сильви во время первой встречи с доктором Келлетом — это был единственный раз, когда она сама привезла Урсулу на Харли-стрит, хотя прежде явно побеседовала с ним без Урсулы.
Урсула могла только догадываться, что о ней наговорили.
— В ней все время чувствуется обреченность, — продолжала Сильви. — Я понимаю, когда такое
— Неужели понимаете? — перебил ее доктор Келлет, подаваясь вперед и сигнализируя своей трубкой о неподдельном интересе. — С вами тоже такое бывает?
— У меня проблем нет, — сказала Сильви с любезной улыбкой.
Значит, у меня есть проблемы? — спросила себя Урсула. Но у нее ведь не было намерения убивать Бриджет, а было намерение спасти. А если не спасти, то, можно сказать, принести в жертву. Разве сам доктор Келлет не говорил, что жертвенность — это высшее призвание?
— Я бы на вашем месте руководствовался традиционными моральными устоями, — продолжал он. — Над судьбой вы не властны. А если бы и могли ею управлять — для маленькой девочки это было бы весьма тяжким бременем.
Встав с кресла, он подбросил в камин угля.
— Некоторые буддийские философы, приверженцы так называемого дзен-буддизма, утверждают, что иногда несчастье случается для того, чтобы предотвратить еще большее несчастье, — продолжил доктор Келлет. — Но бывают, конечно, ситуации, когда представляется, что хуже быть не может.
Урсула предположила, что он подразумевает Гая, который погиб в битве при Аррасе, а потом на веки вечные лишился возможности выпить чашку чаю и съесть сэндвич с огурцом.
— Понюхай, — сказала Иззи, распыляя духи из флакончика с аэрозолем прямо перед носом Урсулы. — «Шанель номер пять». Последний крик моды. Сама Шанель — последний крик моды. «Ее удивительные синтетические духи». — Она рассмеялась, как будто удачно пошутила, и распылила в ванной комнате еще одно невидимое облачко. Этот аромат ничем не напоминал цветочный запах, исходивший от Сильви.
Они наконец-то добрались до квартиры Иззи на Бэзил-стрит («довольно унылое endroit, [25] зато близко от „Хэрродса“ {43} »). Ванная Иззи, облицованная розовым и черным мрамором («мой собственный дизайн — правда, прелесть?»), топорщилась резкими линиями и острыми выступами. Урсула даже думать боялась, каково там поскользнуться и упасть.
Вся квартира блестела современностью. Ничто здесь не напоминало Лисью Поляну, где время отмерялось стоявшими в прихожей высокими часами в деревянном корпусе, а паркетные полы блестели разве что многолетним восковым налетом. Мейсенские статуэтки с отбитыми пальцами и щербатыми ступнями, стаффордширские собачки с отколотыми ушами были бесконечно далеки от бакелитовых книгодержателей и пепельниц из оникса, украшавших комнаты Иззи. На Бэзил-стрит все было новехонькое, как в магазине. Даже книги — и те были новыми: романы, сборники эссе, томики поэзии таких авторов, о которых Урсула и не слыхивала.
25
Место (фр.).
— Надо
Урсула посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. Иззи, маячившая сзади, как Мефистофель за спиной у Фауста, сказала:
— Бог мой, ты становишься прехорошенькой, — и принялась укладывать ей волосы то так, то этак. — Нужно сделать стрижку, — решила она. — Сходи к моему coiffeur, [26] он превосходен. Иначе ты в скором времени станешь похожей на скотницу, но я-то считаю, что твой стиль — это утонченная порочность.
26
Парикмахеру (фр.).
Напевая «Плясала б я шимми, как сестренка Кейт», Иззи танцевала по спальне.
— Умеешь танцевать шимми? Смотри, это очень просто.
Оказалось не так-то просто, и они со смехом повалились на атласное покрывало кровати.
— Покуда хочется — хохочется, ага? — с комичным акцентом, как заправская кокни, выговорила Иззи.
В спальне царил невообразимый хаос: повсюду валялись юбки, атласное белье, крепдешиновые ночные рубашки, шелковые чулки, на ковре тосковали разрозненные туфли, и все это было припорошено слоем пудры «Коти».
— Примеряй, что понравится, — беззаботно бросила Иззи. — Хотя ты, конечно, такая миниатюрная в сравнении со мной. Jolie et petite.
Урсула отказалась: а вдруг ее заколдуют? Такая одежда может запросто превратить тебя в другого человека.
— Чем займемся? — Иззи вдруг заскучала. — В картишки перекинемся? Партию в безик?
Она протанцевала в гостиную и остановилась у большого хромированного ящика, будто принесенного из корабельной рубки, — оказалось, это бар.
— Выпьешь? — Она с сомнением покосилась на Урсулу. — Только не говори, что тебе всего тринадцать лет.
Иззи со вздохом закурила сигарету и посмотрела на часы:
— На дневной спектакль опоздали, до вечернего еще долго. В Театре герцога Йоркского дают «Лондон на проводе!»{44} — говорят, очень смешно. Можем сходить, а домой отправишься попозже.
Урсула водила пальцами по клавишам пишущей машинки «ройял», стоявшей на письменном столе у окна.
— Мой рабочий инструмент, — сказала Иззи. — Хочу в ближайшем номере написать о тебе.
— Правда? И что ты напишешь?
— Еще не придумала, навру чего-нибудь, — ответила она. — Как все писатели. — Она поставила на патефон пластинку и опустила иглу. — Вот послушай. Ты ничего подобного в жизни не слышала.
И в самом деле. Вначале зазвучал рояль, но ничего похожего на Шопена и Листа, которых так мило исполняла Сильви (да и Памела тоже, но у той получалось тягомотно).
— По-моему, этот стиль называется «хонки-тонк», — сказала Иззи.
Тут вступил женский голос: хрипловатый, с американским акцентом. Можно было подумать, певица всю жизнь провела в тюремной камере.