Жизнь после жизни
Шрифт:
Иногда дети увязывались за Сильви или за Бриджет (не проявлявшей, впрочем, особого рвения), которые ежедневно ходили его проведать. Странно: мать хлопотала у них в доме, а они тем временем шли проведать ее сына. Сильви суетливо укутывала его ноги пледом и приносила стакан пива, после чего вытирала ему губы, как маленькому Джимми.
В деревне жили и другие инвалиды войны: их нетрудно было узнать по хромоте или отсутствию конечностей. Сколько же рук и ног осталось лежать на полях Фландрии. Урсула воображала, как они пускают корни в жидкую грязь, дают молодые побеги и когда-нибудь вырастут в
У иных людей, вроде тех, что ожидали в приемной у доктора Келлета, увечья не бросались в глаза. В деревне жил бывший солдат по имени Чарльз Чорли, который прошел всю войну без единой царапины, но однажды, весной двадцать первого, зарезал жену и детей, пока те мирно спали в своих постелях, а сам застрелился из трофейного маузера, вытащенного в битве при Бапоме из руки убитого им немецкого солдата. («В дом было не войти, — рассказывал доктор Феллоуз. — Люди совершенно не думают о тех, кому потом за ними убирать».)
Бриджет, конечно, «несла свой крест», потеряв Кларенса. Подобно Иззи, она вела одинокую жизнь, хотя и не столь головокружительную. На похороны Кларенса пришли все их домочадцы, в том числе и Хью. Миссис Доддс, как всегда, держалась сухо и даже содрогнулась от того, что Сильви сочувственно положила руку ей на локоть, но, когда их небольшая процессия шаркающей походкой отошла от свежей могилы (совсем не то зрелище, что пленяет навсегда), миссис Доддс сказала Урсуле:
— В нем, почитай, все на войне умерло, а что осталось — нынче следом ушло. — И коснулась пальцем краешка глаза, чтобы убрать скопившуюся влагу (назвать ее слезой было бы преувеличением).
Урсула не понимала, почему именно ее выбрали для такого признания, — наверное, она просто оказалась ближе других. Никакой реакции от нее, конечно, не ожидалось — и не последовало.
— Какая ирония судьбы, — сказала Сильви. — Кларенс выжил на фронте — и умер от болезни. («Что бы я делала, если бы кто-нибудь из вас подхватил инфлюэнцу?» — часто повторяла она.)
Урсула с Памелой подолгу обсуждали, как похоронили Кларенса: в маске или без. (И если без, то где сейчас эта маска?) Спросить у Бриджет они не решились. Бриджет с горечью говорила, что старая миссис Доддс наконец-то получила сына в свое полное распоряжение и никогда уже не отдаст его другой женщине. («Ну, это уж чересчур», — пробормотал Хью.)
Фотография Кларенса, переснятая с той, которую он сделал для матери, еще до знакомства с Бриджет, перед уходом навстречу судьбе, теперь заняла место в сарае, рядом с портретом Сэма Веллингтона.
— Полчища мертвецов, — негодовала Сильви. — Всем пора их забыть.
— Уж мне-то — безусловно, — вторил ей Хью.
Сильви вернулась как раз к тому времени, когда миссис Гловер подала шарлотку с яблоками. Яблоки были из своего сада: перед концом войны Сильви
— Вообще-то, я не слишком проголодалась.
Хью поймал ее взгляд и, кивнув на Урсулу, сказал:
— Иззи.
Элегантное стенографическое сообщение.
Урсула ожидала, что сейчас последует допрос с пристрастием, но Сильви лишь сказала:
— Господи, совершенно забыла: ты ведь ездила в Лондон. Хорошо, что ты вернулась целой и невредимой.
— И незапятнанной, — оживленно подхватила Урсула. — Ты, кстати, случайно, не знаешь, кто сказал «Лучший рецепт счастья — солидный доход»?
У Сильви, как и у Иззи, был широкий, но бессистемный запас знаний: «верный признак образованности, которая дается чтением романов, а не учебным заведением», говорила Сильви.
— Джейн Остен, — без запинки выдала Сильви. — «Мэнсфилд-Парк». Она вложила эту фразу в уста Мэри Крофорд, к которой, естественно, относится с видимым осуждением, но, я считаю, тетя Джейн и сама разделяла это мнение. А почему ты спрашиваешь?
— Да так, — пожала плечами Урсула.
— «…Пока я не приехала в Мэнсфилд, я даже не представляла, что сельскому священнику может прийти в голову затеять такие посадки или что-нибудь в этом роде».{48} Дивная проза. Меня не оставляет ощущение, что слова «затеять посадки» удивительно человечны.
— Бывают и бесчеловечные посадки — в тюрьму, например, — вставил Хью, но Сильви его проигнорировала и вновь обратилась к Урсуле:
— Непременно почитай Джейн Остен. У тебя как раз подходящий возраст.
Сильви, похоже, развеселилась, и ее настроение как-то не вязалось с бараниной, которая остывала на столе в мрачно-буром глиняном горшке, подергиваясь белым жиром.
— Подумать только, — неожиданно вспылила Сильви, переменившись, словно погода. — Общий уровень снижается повсеместно, даже в собственном доме.
Хью вздернул брови и, не оставив жене шансов позвать Бриджет, вскочил из-за стола и сам отнес на кухню горшок. Юная Марджори, прислуга за все (теперь уже не столь юная), недавно взяла расчет, и теперь все обязанности по дому делили между собой Бриджет и миссис Гловер. («Не так уж мы требовательны, — возмущалась Сильви, когда Бриджет обмолвилась, что после войны ни разу не получала прибавку к жалованью. — Пусть спасибо скажет».)
В тот вечер перед сном — Урсула с Памелой по-прежнему делили тесную комнатку в мансарде («как узницы в карцере», говорил Тедди) — Памела спросила:
— Почему она не пригласила нас обеих или только меня?
В устах Памелы эти слова прозвучали беззлобно, с искренним любопытством.
— Она считает меня интересной.
Памела расхохоталась:
— Коричневый виндзорский суп миссис Гловер она тоже считает интересным.
— Знаю. Я и не заблуждаюсь.
— Да потому, — ответила сама себе Памела, — что ты умная и красивая, а я просто умная.
— Ты же знаешь, что это неправда. — Урсула с горячностью бросилась защищать Памелу.