Жизнь после жизни
Шрифт:
Миссис Эпплъярд, державшая на руках ребенка, который спал беспробудным сном, положив голову ей на плечо, небрежно отмахнулась:
— Да ладно, мне это не мешает.
Было в ней что-то скорбное: не иначе как беженка из Восточной Европы, подумала Урсула, хотя английским владеет в совершенстве. Мистер Эпплъярд исчез несколько месяцев назад — возможно, ушел на фронт, но Урсула не задавала лишних вопросов, поскольку на вид (и на слух) ее соседи не были счастливы в браке. Миссис Эпплъярд была беременна, когда исчез ее муж, и, насколько понимала (и слышала) Урсула, он
Вероятно, миссис Эпплъярд когда-то была недурна собой, но день за днем худела и грустнела, а вскоре создалось впечатление, что одна лишь (очень) тяжелая ноша в виде ребенка и ухода за ним привязывает ее к повседневной жизни.
На втором этаже у нее с Урсулой была общая ванная, где вечно мокли в ведре вонючие пеленки, которые миссис Эпплъярд потом кипятила в кастрюле на своей плите. На второй конфорке у нее обычно варилась капуста, и в результате этих двойных испарений от ее одежды всегда попахивало тухлыми овощами и мокрым бельем. Урсула знала: так пахнет бедность.
Барышни Несбит, угнездившиеся на верхнем этаже, очень мучились от такого соседства, как и положено старым девам. Сухощавые сестры Лавиния и Рут занимали всю мансарду («под стрехой, как ласточки», щебетали они). Они были похожи, как двойняшки, и Урсула с трудом научилась их различать.
Сестры давно вышли на пенсию — обе в свое время служили телефонистками в «Хэрродсе» — и жили весьма скромно, позволяя себе единственное излишество: дешевую бижутерию, да и та была в основном приобретена давным-давно, когда они еще «трудились» и в обеденный перерыв забегали в «Вулворт». В квартире у них пахло совсем не так, как у миссис Эпплъярд: лавандовой водой и средством для ухода за мебелью — так пахнут престарелые дамы. Урсула иногда делала покупки и для миссис Эпплъярд, и для сестер Несбит. Миссис Эпплъярд всегда встречала ее у дверей с высчитанной суммой (она знала все цены) и вежливым «спасибо», тогда как соседки сверху всякий раз пытались в благодарность напоить ее жидким чаем с черствым печеньем.
Под ними, на третьем этаже, проживали мистер Бентли (по общему мнению, странный тип; у него пахло — соответственно — копченой пикшей, которую он отваривал в молоке и ел на ужин) и нелюдимая мисс Хартнелл (в чьей квартире не пахло вообще ничем), кастелянша из отеля «Гайд-парк», чей свирепый вид показывал, что никто и ничто вокруг не отвечает ее требованиям. От этого Урсула ощущала свою неполноценность.
— Как видно, разочаровалась в любви, — нашептывала Урсуле Рут Несбит, стараясь оправдать соседку сверху, и прижимала к груди костлявую, птичью ручонку, словно ее собственное хрупкое сердце могло выпрыгнуть наружу и прикипеть к неподходящему субъекту.
Барышни Несбит очень трепетно относились к любви, хотя и не испытали ее мук. Мисс Хартнелл сама могла разочаровать кого угодно.
— А ведь у меня тоже пластинки есть, — с видом заговорщицы сообщила мисс Эпплъярд. — Только слушать их, увы, не на чем.
Это «увы» несло в себе трагедию расколотого континента. Оно не могло выдержать возложенную на него нагрузку.
— Что ж, милости
Она могла только гадать, какая музыка нравится соседке. Вряд ли какая-нибудь сносная.
— Брамс, — ответила на ее незаданный вопрос миссис Эпплъярд. — И Малер. — (Ребенок беспокойно заворочался, будто не приемля Малера.)
Когда бы Урсула ни столкнулась на лестнице с миссис Эпплъярд, младенец всегда спал. Можно было подумать, у соседки двое детей: один, в стенах квартиры, горластый, а другой, за пределами жилища, тихий.
— Вы не подержите Эмиля, пока я ключи найду? — попросила миссис Эпплъярд и, не дожидаясь ответа, протянула Урсуле раскормленного младенца.
— Эмиль, — пробормотала Урсула.
Она даже не задумывалась, что у этого ребенка есть имя.
Эмиль, по обыкновению, был одет как на Северный полюс: подгузники, резиновые штанишки, ползунки, а сверху бесчисленное множество вязаных одежек с бантиками. Урсула имела опыт обращения с малышами: и она, и Памела нянчили сначала Тедди, потом Джимми, причем с тем же энтузиазмом, с каким пестовали щенков, котят и крольчат, а во всем, что касалось сыновей Памелы, Урсула была самой любящей тетушкой, однако ребенок миссис Эпплъярд не вызывал у нее большой симпатии. В семействе Тодд от младенцев всегда приятно пахло молоком, детской присыпкой, свежим воздухом, на котором сушились их вещички, а от Эмиля исходил какой-то противный душок.
Миссис Эпплъярд стала шарить в объемистой, видавшей виды кошелке, которая, как можно было предположить, тоже прибыла сюда из дальних стран (конечно же, неизвестных Урсуле) через всю Европу. С глубоким вздохом соседка наконец-то выудила ключ с самого дна. Ребенок будто почувствовал близость родного порога и заерзал, готовясь к перевоплощению. Он открыл глаза и сразу принял недовольный вид.
— Благодарю вас, мисс Тодд, — сказала соседка, забирая свое дитя. — Приятно было с вами поболтать.
— Урсула, — сказала Урсула. — Пожалуйста, зовите меня Урсула.
Миссис Эпплъярд помедлила, а затем почти застенчиво выдавила:
— Эрика. Э-ри-ка.
Уже год они жили через стенку, но разговорились впервые.
Как только соседская дверь захлопнулась, до слуха Урсулы донесся знакомый рев.
«Булавки она, что ли, в него загоняет?» — написала ей Памела, производившая на свет исключительно спокойных детей.
— До двух лет это ангелы, а потом как с цепи срываются, — говорила она.
Перед самым Рождеством у нее родился очередной мальчик, Джеральд.
— В следующий раз повезет, — сказала ей при встрече Урсула.
Она села на поезд северного направления и проделала долгий, трудный путь, чтобы повидать новорожденного племянника. Большую часть времени она провела в купе проводника, так как в поезде было полно солдат, ехавших в учебный лагерь. Урсула сразу сделалась объектом повышенного внимания; поначалу это было забавно, а потом стало невыносимо.