Жизнь после жизни
Шрифт:
Настя поежилась. Ей хотелось поскорее закончить прогулку, оказаться в тепле своего номера, принять горячий душ и выпить кофе.
— Я отсюда посмотрю, мне хорошо видно. А там что? — Она указала влево, где у самого забора виднелось еще одно небольшое строение.
— Там второй пункт охраны и боковой въезд, я же вам говорил, — в голосе Кости прозвучала досада. — Вы меня совсем не слушаете?
— Простите, — виновато проговорила она, — я не сообразила. Далеко до реки?
— Минуты две-три. А что, устали?
— Замерзла, — призналась она. — Просто до обморока.
Костя критическим взглядом окинул ее одежду и хмыкнул.
— Ну да, ну да… Ну, если не хотите, можем до реки не ходить, повернем обратно.
— Нет уж, — решительно произнесла
Они дошли до конца территории и повернули назад. Обратный путь показался Насте короче и веселее, ведь впереди маячила приятная перспектива тепла. Когда они дошли до главного дома и стали огибать его, Настя вдруг попросила:
— А можно еще раз зайти к собаке?
Костя молча пожал плечами и кивнул. Они зашли в зверинец, и Настя чуть не кинулась к дальнему вольеру со старой собакой.
— Ты будешь моей подружкой, пока я здесь, ладно? — ласково заговорила она, просовывая пальцы сквозь прутья вольера. — Вот такое у тебя теперь будет имя: Подружка. Я буду приходить к тебе каждый день и рассказывать про свою жизнь, а ты мне расскажешь про свою. Только ты не умирай, пока я не уеду, ладно?
Собака медленно встала, сделала пару шагов в сторону дверцы и лизнула Настины пальцы, У Насти в горле стоял ком, она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться от умиления и жалости к этой дряхлой, никому не нужной собаке.
— Костя, чем ее можно порадовать? Что ей можно?
— Старым собакам уже можно всё, — негромко ответил тот. — В этом преимущество старости. Нет никаких ограничений. Только с костями ничего не приносите, у нее зубы уже плохие, слабые совсем. Котлетку можно, колбаску, сосиску, пирожок, печенье. А вообще-то, если вы хотите сделать для нее что-нибудь полезное, то лучше водите ее гулять. Движение всегда полезно, да и воздух свежий тоже.
— А она не убежит?
— Так вы возьмите ее на поводок Там в кладовой висят поводки специально для таких случаев, у нас гости постоянно выводят собак на прогулки. Вы разве не видели?
Ничего такого Настя не видела, но она ведь и не ходила вчера в парк, первую половину дня провела в компании оперативников, вторую — с Тамарой, Муравьевой, Полосухиным и собственным компьютером. Когда ей было это заметить?
Она твердо решила, что, как только придумает, как утеплиться, сразу же придет и возьмет Подружку на прогулку.
Журналистка Наталья Малец, написавшая ту самую статью «Страсти по усадьбе», оказалась, против ожиданий, очень славной и симпатичной девушкой, совсем молоденькой, всего девятнадцать лет, но производящей впечатление основательности и серьезности. И хотя одета она была так, как принято одеваться в молодежной среде, то есть в растянутый, сползающий с плеч свитер, потертые джинсы и тяжеленные ботинки на толстой подошве, ее внимательные глаза за стеклами очков смотрели вдумчиво, а речь была на удивление правильной и не замусоренной сленгом и новоязом. Она охотно согласилась встретиться с Анастасией Павловной Каменской — социологом, которую заинтересовал феномен внезапного отказа ряда членов клуба от посещений «Золотого века».
— Вы допускаете, что всему виной — ваша статья, которая посеяла панику не только среди пенсионеров — членов клуба, но и среди сотрудников, которые начали увольняться? — строго спросила Настя.
— Но я ничего этого не хотела, — испуганно проговорила Наталья. — Я не подумала о последствиях. Просто материал показался мне интересным, и я не была бы журналисткой, если бы пропустила такое.
К ней обратился некий ученый из Петербурга, историк, доктор наук, у которого есть многолетнее хобби — семейные истории и предания русского дворянства. Историю рода Румянцевых-Лобановых он знает давно и, услышав, что в Томилине произошли два убийства, косвенно связанные с их бывшей усадьбой, приехал, чтобы выяснить подробности. В ОВД с ним, разумеется, разговаривать не стали бы, и он решил туда не соваться, а обратиться к журналистке, которая давала в
— Имя достаточно яркое, — задумчиво проговорила Настя, — можно попытаться его найти.
— А зачем? — Наталья удивленно посмотрела на Настю поверх узеньких очков. — Вы мне не верите? Вы думаете, что всю эту историю я сама выдумала? У меня есть диктофонная запись, вы можете сами прослушать.
— Да нет же, я верю, что вам все это рассказали.
— Значит, вы думаете, что эта история — неправда? Что Аркадий Вольдемарович меня обманул?
— И снова нет. Мне неважно, правдива ли сама по себе история, важен тот факт, что в городе живет наследник Румянцевых, который может быть психически неадекватным и верить в свое право на усадьбу, и вот этот факт нуждается в обязательной проверке. Возможно, Аркадий Вольдемарович знает что-то более точно. Может быть, ему известна нынешняя фамилия этого наследника или еще какая-то информация о нем.
— А почему вы этим так интересуетесь? — нахмурилась девушка. — Тоже проводите журналистское расследование, хотите попробовать раскрыть два убийства в пику нашей милиции?
«Ты расслабилась, Каменская, — сердито одернула себя Настя. — Увидела перед собой молоденькую девочку и решила, что можно не напрягаться, что она еще глупенькая и ничего не соображает. Да, ей еще нет двадцати, но кто сказал, что это мало? Вполне достаточно, чтобы разобраться в твоем вранье».
— Я не журналистка, — примирительно улыбнулась Настя, — но я, как и все женщины, страдаю излишним любопытством. Я же вам сказала, что занимаюсь социальной психологией, но в процессе сбора материала в клубе «Золотой век» я столкнулась с паническими настроениями, и мне стало ужасно интересно, насколько они оправданны. А поскольку у меня множество связей в Москве и Питере, я могла бы попытаться разыскать Аркадия Вольдемаровича, вот и все. Ну а уж если его рассказ даст ключ к раскрытию преступлений, то могу вам обещать: вы будете первой, кто обо всем узнает. Мне слава не нужна, я обычный научный работник, а вы сможете сделать потрясающий материал.
Нет, все-таки Наташа Малец, несмотря на очевидную остроту ума и серьезность, была очень молоденькой и на слова о журналистской славе купилась. Она стала старательно вспоминать Аркадия Вольдемаровича: тонкое интеллигентное лицо без особых примет, роста среднего, стройный, симпатичный, примерно пятидесяти лет, в очках, внешность располагающая.
— И что, никаких особенностей? — разочарованно спросила Настя, выслушав описание, подходящее к каждому четвертому жителю России мужского пола.
— Никаких. Хотя нет, — спохватилась девушка, — погодите, я вспомнила. Его речь…
— А что с речью? — насторожилась Настя.
— Во время нашей беседы ему позвонили по мобильному, он стал разговаривать, а я стала думать о своем, подслушивать не хотела и вдруг поймала себя на ощущении, что Аркадий Вольдемарович говорит не по-русски. Прислушалась — нет, слова русские. А мелодика речи похожа на немецкую, интонации в конце фразы уходили вверх. Не всегда, не постоянно, только иногда, но слух резало. Так мог бы говорить человек, у которого русский язык родной, но который много лет прожил за границей и давно уже говорит в основном на национальном языке. Я тогда очень удивилась, стала вслушиваться, когда он продолжил свой рассказ о Румянцевых, и поняла, что пока слушаешь слова, то особенности интонации незаметны. Чтобы услышать эту его особенность, надо слушать не слова, а именно мелодику. Ну, я и спросила у него, набралась нахальства.