Жизнь прекрасна, братец мой
Шрифт:
В этой же камере сидит портной Рамиз. Лудильщик Шефик — тоже. У бедноты постели тонкие, как тесто пахлавы. Многие не убирают постели днем, сидят на них. Прислужник по камере спит рядом с дверью, на бараньей шкуре, почерневшей от грязи. У Сулейман-аги прислужник свой. Его называют Красавчик Ихсан. Он бедняк. Юноша с белоснежным, словно лист бумаги, лицом. Говорят, что ага использует Красавчика Ихсана вместо женщины.
Постель Измаила рядом с постелью портного Рамиза.
Свои ботинки, бабуши, постолы все оставляют посреди камеры. Керосинки, жаровни, примусы — громче всех шумит примус Сулейман-аги (чем больше от примуса шума, тем он выше ценится) — горят
Тюремная торговля гашишем — тоже в руках Сулейман-аги. Еще он заставляет игроков в карты платить ему процент.
В 1942 году прибыли заключенные из синопской тюрьмы. Двое — убийцы из Измира и три стамбульских контрабандиста, промышлявшие героином. Слава о тех заключенных прогремела по многим острогам. А из Стамбула прислали праотцов-Адамов. Их прозвали так потому, что они ходили почти нагишом, в отрепьях. Праотцов посадили в самую дальнюю камеру, куда сажали обычно самых нищих осужденных. Там на нары стелют газетную бумагу да так и спят. Первых прибывших поместили во вторую камеру справа. Потом еще прибыл лейтенант-артиллерист, арестованный за шпионаж в пользу немцев. Его посадили в камеру Сулейман-аги. В тюрьме началась торговля героином. Торговля — в руках синопцев. Вскоре между Сулейман-агой и синопцами случилась стычка: синопцы вознамерились прибрать к рукам и гашиш, и карточную игру. Начальник тюрьмы — на стороне синопцев, главный надзиратель — на стороне Сулейман-аги. Лейтенант, немецкий шпион, сначала был за Сулейман-агу, потом переметнулся к синопцам. А жандармский старшина — с лейтенантом заодно. Синопцы купили прислужника Сулейман-аги, Красавчика Ихсана, и однажды днем, когда ага совершал полуденный намаз, трое синопцев ворвались в камеру и ударами ножей в спину агу убили. Измаил и портной Рамиз были в это время в мастерской. Лудильщик Шефик грел свой обед на балконе. Он закричал сверху:
— Агу убили! Скорей сюда!
Синопцы пырнули и его. Жандармы выстроились на генуэзской стене. Старшина, не переставая, свистел в свисток и кричал:
— Все оставаться на своих местах, прикажу стрелять!
Синопцы месяц провели внизу, в изоляторе, а затем, вернувшись наверх, устроились в камере Сулейман-аги. Однажды портной Рамиз сказал в мастерской Измаилу:
— Не нравится мне этот лейтенант, немецкий прихвостень, все время говорит про тебя гадости. Будь осторожен.
— Что мне сделает этот подлец, братец? Я ни к гашишу, ни к картам отношения не имею.
— Как знаешь, но все же будь осторожен…
Через два месяца, однажды в воскресный день, Измаил после свидания с Нериман зашел в дежурку. Трое синопцев тоже сидели там. Их должны были отвезти в суд по делу Сулейман-аги. На руках у них были наручники. Внезапно вошли двое других синопцев, Красавчик Ихсан, а еще лейтенант — бросились на своих товарищей, сидевших спиной к двери, и начали пырять их ножами. Измаил крикнул:
— Прекратите!
Надзиратель из Бурсы, сидевший в дежурке, свистит в свисток. Один из тех, кто был в наручниках, Муртаза из Измира, выхватил закованной в наручник рукой нож у Красавчика Ихсана и пырнул парня. Увидевший это лейтенант внезапно бросился на Измаила. Измаил увернулся и тяжелым луженым судком, который только что принесла Нериман, ударил лейтенанта по голове.
Через час в лазарете умиравший на руках у Измаила Красавчик Ихсан попросил:
— Дай стакан воды, эфенди.
Измаил осторожно положил голову парня на кушетку,
— Выходит, эфенди, судьба мне выпить последний глоток воды из твоих рук. А я ведь должен был убить тебя. Прости ради Аллаха…
— Хорошо, прощу.
К вечеру дело выяснилось. Портной Рамиз, поглаживая каштановые усы, сказал Измаилу:
— Разве я тебе не говорил? Синопцы не поладили между собой, деля доли. Разделились на две группы. Вот одни других и прикончили.
Измаил не спросил: «Что же теперь будет?» Он знал, что убийцы просидят месяц в карцере, а потом вернутся наверх и продолжат свои дела.
— Зачем было Красавчику Ихсану меня убивать?
— Лейтенант сказал синопцам: «Если уберете заодно и коммуниста, вам снизят срок. Я уже договорился с жандармским старшиной. Потому что эти сволочи-коммунисты — главные враги правительства». Это дело поручили Красавчику Ихсану, но Ихсан сначала напал на Муртазу, а когда получил перо в бок, на тебя бросился лейтенант…
Последствия этого дела оказались не такими, как думал Измаил. И лейтенанта, и других судили на скорую руку и отправили в тюрьму Чанкыры. Приехал новый главный прокурор, говорят, он — сторонник реформ.
— Ей-богу, женушка, стыдно мне есть все, что ты приносишь.
— Почему стыдно?
— Здесь народ с голоду помирает.
— На свободе тоже нет изобилия, Измаил. Что мы можем поделать? Сегодня Эмине сама приготовила тебе тархану. [46]
В черных кудряшках Эмине — синий бант.
46
Тархана — суп из муки и простокваши, с добавлением специй.
— Ешь, папа. Я и красного перца положила много-много. И фаршу положила.
В тюрьме голод. Из камеры праотцов-Адамов в неделю выносят одного-двух покойников. От голода люди сначала раздуваются, как барабаны, а потом съеживаются и умирают. К заключенным-крестьянам посетители-крестьяне приходят тоже с тощими мешками.
Измаил вышел за порог мастерской. Все вокруг сияет в лучах солнца. Он глубоко вдохнул воздух. Посмотрел вокруг: праотцы-Адамы в лохмотьях и с ними несколько крестьян ползают на четвереньках у подножия генуэзской стены, собирая молодую траву, но рвут ее не руками, а прямо ртом, как скотина. Потихоньку, без всякой толкотни, печально пасутся, как голодная скотина.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЧЕРТОЧКА
Ахмед открыл глаза. Измаил присел на корточки перед шкафчиком, что-то делает. И керосиновая лампа горит.
— Измаил, что, все еще ночь? Ты вернулся с работы?
— Я не пошел на работу. Спи. Еще рано.
— Что ты там делаешь?
— Варю суп. Тархану. С утра будет очень кстати.
Ахмед сказал:
— Спасибо.
Не сказал: «У меня нет аппетита». Воздержался.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ничего.
Не сказал: «Очень плохо». Воздержался.
— Дай-ка проверю, температура у тебя есть?
— Совсем небольшая…
Измаил дотронулся до лба Ахмеда.
Не сказал: «Ты весь горишь». Воздержался.
— Спала. Не совсем, но спала. Через некоторое время пойду тебе за лекарством.
— Хорошо.
Не сказал: «Что проку от лекарства?» Воздержался.
Они съели суп, приготовленный Измаилом. Ахмед старается не показать, что его воротит.
— А я вот люблю с перцем, Ахмед. Может, я его переложил?
— Немножко переложил.