Жизнь продолжается. Записки врача
Шрифт:
В розарии можно было купить свежий букет любых роз, но по довольно высокой цене. За мой букет киоскер (он же садовник) денег с меня не взял. Это был человек средних лет, жестоко искалеченный войной. Наблюдая за его работой издали, я поняла — он перенес несколько ранений. Угадывались остатки левостороннего паралича конечностей; правая нога была несколько короче левой, что свидетельствовало о давнем тяжелом и неправильно сросшемся переломе костей, правая рука была ограничена в движениях — значит, и ей досталось. Главным я считала ранение в голову. По некоторым деталям его общения с окружающими я осмелилась предположить наличие эпилептических припадков.
Используя свой далеко не совершенный
Гитлера он ненавидел и был патриотом нового немецкого государства. Во время прогулок по бульвару мы виделись часто. Бесплатные букеты я у него не брала. Однажды я принесла в подарок упаковку советского люминала, являвшегося тогда единственным доступным лекарством от эпилепсии. Садовник был потрясен, а я испытала радость, как всегда при правильно установленном диагнозе. Он не мог прийти в себя от изумления: советская фрау, гуляющая с детьми, оказалась врачом, правильно понявшим, что с ним произошло, не видя его рубцов и дефектов тела. Ведь он никогда не снимал перед ней даже своей шляпы, не говоря об одежде! Немец, казалось, готов был отдать мне все свои розы. Нельзя сказать, что уличное движение было интенсивным. Однако, провожая нас, садовник выходил на трамвайные пути в качестве регулировщика, чтобы я с детьми могла спокойно пересечь магистраль в неположенном месте напротив нашего дома.
Вот в этот период общения я задала ему постоянно мучающий меня вопрос «Почему?» и получила от него точный и вразумительный ответ.
«Русские люди, — говорил он, — самые добросердечные и благородные в мире. За то, что мы сделали с вашей страной, Красная Армия могла стереть с лица земли всех немцев до единого, и была бы права! Но вы остались человечными, кормили и лечили нас, своих врагов. А теперь в вашей зоне оккупации мы создали народное государство, о котором мечтал Тельман».
Живя два года среди дрезденцев, я убедилась, что это правда. Люди были довольны властью. Они владели просторными квартирами. Труд их и пенсии оценивались очень высоко. Везде царил образцовый порядок и чистота. Мужчин среди немцев было мало. Общительные и доброжелательные женщины заменяли их в работе. Я с интересом наблюдала прогулки детей из соседнего детского сада, когда на четверых детей приходилась одна внимательная няня. Нищие и безработные отсутствовали. Никто ничего не крал.
Не знаю, каким образом руководителям страны удавалось достигать такого высокого уровня жизни своих граждан. Скорее всего, потому, что благо населения было целью их деятельности.
Я узнала в изложении садовника, что преступник Гитлер захватил все ресурсы Европы, готовясь к войне с Россией. Мощные заводы он строил под землей. В войну на них работали и здесь же умирали пленные рабы, в основном из нашей страны. Ни одна бомба наших союзников не была сброшена на территорию промышленного Дрездена, на наземные работавшие строения и на подземные заводы. Американские, английские и другие олигархи были частичными или полными собственниками гитлеровских предприятий.
При неудержимом наступлении Красной Армии разрушались наземные объекты, подземные сооружения остались невредимыми. Мы в своей стране восстанавливали заводы, фабрики, электростанции с нуля, а Германия смогла запустить свою промышленность на полную мощность сразу после войны.
На территории советской зоны оккупации жили в основном антифашисты, создавшие новое социальное государство: Дойче Демократише Републик, по-русски — ГДР. Отношение между нами — «оккупантами» — и немецким населением было дружеским, но не панибратским.
Государственный строй в ГДР можно было назвать социалистическим: существовала справедливость и равенство, медицина и образование были бесплатными. Собственность на тяжелую промышленность, большие природные угодья перешли к государству. Зато бурно процветал мелкий и средний бизнес. Большие универмаги были как государственными, называемыми Хао, так и частными (Консум). Предметом их конкуренции было качество продукции, а не цифры цен. Церковь почиталась и не уничтожалась. По нашим впечатлениям, немцам это нравилось и соответствовало понятиям о нормальной жизни.
На Запад бежали недобитые гитлеровцы, бывшие магнаты и реваншисты. Это от них восточные немцы, я думаю, от отчаяния, построили Берлинскую стену, оградив себя от мешавших им жить людей. А разве фашист — бывший собственник виллы, где мы жили, — не мечтал вернуться домой и восстановить свою утерянную собственность вместе с хищническим, капиталистическим строем с его безработицей и кризисами?
Занимаясь детьми и домашним хозяйством, я тосковала по своей профессии. В свою очередь муж, творчески оценивая свою работу, публиковал научные статьи в медицинских сборниках. Он мне сочувствовал, приносил для меня медицинскую литературу из госпитальной библиотеки, обсуждал какие-то проблемы. Однажды муж появился дома внезапно. «Хочешь, — спросил он, — поехать с нашими хирургами на фройндшафт (дружба)?» Еще бы, конечно, хотела! Нянькой отец был отличной, в некоторых случаях терпеливее и нежнее меня.
Немецкая клиника находилась на другом берегу реки Эльба, в старой, почти полностью разрушенной американской бомбардировкой части города, среди ужасных руин.
Немецкие коллеги встретили нас радушно в просторном старинном вестибюле приемного покоя. Однако план дружеского общения внезапно изменился. Где-то произошла серьезная авария, и санитарные машины, одна за другой, стали привозить пострадавших. Наши, естественно, включились в работу и поднялись в операционные. Я в одиночестве растерянно осталась одна. Но тут подошла еще машина, раздались крики, стоны, и санитары втащили немца, который не мог ходить.
Появился молодой доктор, сказал, что ему поручено встретить меня, но, к сожалению, он должен заняться больным. Я поняла и ответила по-немецки: «Будем работать вместе».
Больного положили на рентгеновский стол. Мы сами сделали нужные рентгеновские снимки, проявили их и рассмотрели. Переломов костей не нашли. Кроме того, я быстро и профессионально осмотрела больного и сказала коллеге, что головной, спинной мозг и нервные стволы не повреждены.
Доктор удивился и с уважением посмотрел на меня. Заключение невропатолога для хирургов всегда было некоторой проблемой. Вот тут только мы как- то смущенно познакомились.