Жизнь продолжается. Записки врача
Шрифт:
Вместе со всеми в четыре часа утра под залпы пастушьих кнутов я шла на свое поле. В открывающейся панораме лугов и полей мелькали белые платочки соседок, и мой платочек от них не отличался. Позже дети, проснувшиеся от дневного света, бежали ко мне, и мы шли завтракать.
Доперестроечная деревня жила хорошо! Двери в домах не запирались, а если кто и вешал замок, то ключ клал под ступеньку. Авторитетный участковый милиционер не имел резиновой дубинки, и я не видела у него оружия. Одно его слово в определенных ситуациях восстанавливало порядок. Большие приусадебные участки позволяли жителям во множестве содержать различный скот и птицу. Нищих в селе не наблюдалось. Детям нравилось смотреть, как нескончаемые вереницы
Прекрасную новую школу заканчивали все, а десятиклассникам не требовались репетиторы для поступления в вузы. Большинство внуков, правнуков и праправнуков по наличию сберкассовых счетов, хороших зарплат и доходов от хозяйства намного превышали материальное положение нашего деда, раскулаченного в тридцатых годах. Собственные машины имели не все, но мотоциклы не были редкостью, не говоря уж о велосипедах. К старинному селу прирос коттеджный поселок с городскими удобствами. Своеобразные филиалы села окружали современную птицефабрику и крахмалопаточный завод. Совхоз-миллионер КРС (крупный рогатый скот. — Примеч. ред.) имел возможность не только предоставлять своим рабочим жилье бесплатно. Не берусь перечислить все сельские блага и льготы, скажу лишь о стадионе на опушке соснового леса и о детях.
У леса были построены двухэтажные типовые здания яслей и детского сада с неограниченным числом бесплатных мест. Местные дети были крепкими, смышлеными и не знали наших московских ОРЗ. В школе детей кормили бесплатно, так как по утрам их матери были заняты хозяйством. Во дворе школы находилась «Избушка» — столовая. Для самых маленьких учебный день начинался там. Старшие классы завтракали на большой перемене.
Вернувшись из школы, моя внучка с восторгом рассказывала, какой сегодня вкусный был борщ с мясом, каша со шкварками и горячая пампушка с медом. Сельская интеллигенция имела высшее или среднее специальное образование.
Мы с мужем считали, что здешним жителям до коммунизма — всего один шаг. Однако шаг этот сельчане одолеть не могли из-за того, что водка и бражка лились рекой. Пили по какой-то нелепой привычке, соревнуясь, кто больше. Женщины обычно в попойках не участвовали и не курили, о мужьях говорили: «Мой (хозяин, сам) пьет, как обычно». К счастью, соревновались они не только в этом занятии, но и в работе, совершая трудовые подвиги. Они радовались труду и гордились им. Деклассированные алкоголики были единичны, известны всем. Сердобольные бабы их жалели. Часть мужчин вообще не употребляла спиртное. То, что скрывается под неизвестным тогда словом «секс», осуждалось и называлось развратом. Церкви в селе не было. Однако кроме государственных широко отмечались церковные праздники. Над усопшими родственники или близкие люди ночью при свечах читали Псалтирь. Новорожденных детей крестили в храме районного центра. Во льду реки на Крещение вырубалась «Иордань», в которой сельчане купались.
На выборах население всего района голосовало — за редким исключением — против новой власти, разрушающей благополучную жизнь. Однако, к своему большому изумлению, выборы оно проиграло.
Расстояние до Москвы было сравнительно небольшим, но диалект местных жителей значительно отличался от моего московского. Несмотря на клубную дискотеку (одну из первых ласточек перестройки), я с радостью замечала, что старинное народное художественное творчество было живо.
После работы, тихими, светлыми вечерами, молодые люди собирались у моста через реку. Под звуки гармошки устраивались веселые пляски, перемежающиеся песнями и частушками на тему дня. Я удивлялась остроумию и юмору неизвестных авторов.
Как-то поздним вечером, когда дети уже спали, оттолкнув залившуюся истерическим лаем собаку, перемахнул через загородку палисадника здоровенный парень Васька-Шатун.
Вид парня был страшен: лицо разбито, в слипшихся волосах запуталась солома, рубашка, пропитанная кровью и землей, висела клочьями. У его ног набегала лужица крови. Естественно, в помощи раненому отказать было невозможно. Чтобы разобраться в ситуации, я подтянула огородный шланг и, используя остатки рубашки в качестве мочалки, отмыла парня с головы до ног. Картина поражений оказалась грозной, требующей немедленного хирургического вмешательства. Кроме бороны, еще что-то обрушилось на парня. Я спросила: «Дрался?» Он тряхнул головой: «Да».
Село спало. До медпункта, находившегося за рекой, было далеко. Телефонов в домах не имелось, будить соседей Васька категорически запретил. Бинты я сделала из простыни. С большим трудом удалось остановить кровотечение. На его теле, что называется, не оставалось живого места от гематом, поврежденной кожи и нескольких серьезных ран. Кроме того, были обнаружены минимум три сломанных ребра. Я стянула грудную клетку длинным полотнищем. Убедившись, что видимых переломов больше нет, крупные артерии вроде бы целы, надела на Ваську рубашку мужа и написала направление в больницу. Парень, протрезвевший после ледяного душа и моих манипуляций с ранами, вежливо сказал: «Спасибо, теть- Жень!» Затем, махнув рукой в сторону села, добавил: «Если што, только скажи...» — и твердой походкой направился к дому соседа, владельца автомобиля, чтобы уехать с ним в больницу.
Утром пришла мать Васьки, миниатюрная женщина, вдова фронтовика. «Вот, молоко детям», — сказала она. Потом, заплакав, добавила: «Парень справный, но неслух, нешто с ним сладишь? Рубашка хороша, постираю, принесу». Рубашку я подарила, молоко, хранящее тепло коровы, взяла.
На другой день поздним вечером нас вновь разбудила собака. Одевшись и взяв с собой фонарь, я вышла из дома. Оказалось, по моему полю с включенными фарами бегает трактор, окучивая грядки. За считаные минуты на десяти сотках посаженной картошки он выполнил работу, потребовавшую бы от меня не менее двух недель тяжелого труда. В трактористе я узнала Ваську, которому надлежало в это время лежать в больнице. Поравнявшись со мной, перекрывая гул мотора и собачий лай, он пропел: «Моя Милка изменила, с Колькой под руку ушла, и чаго ж она такого в нем хорошего нашла?» Так доверительно он сообщил мне о своих душевных и физических проблемах. Я рассердилась.
Трактор, объехав поле, встал у калитки. При свете фар результаты моей вчерашней работы выглядели плачевно. Я пришла в отчаяние и эмоционально объяснила парню, к чему приведет его безответственное поведение. В ответ он спокойно сказал: «Ничо. Ты вылечишь!» — прыгнул в свой рычащий трактор и исчез в ночи.
В эту ночь я лишилась сна, когда, не находя себе места, металась по дому и ругала Ваську: «Тебе невдомек, что завтра начнется воспалительный процесс в осыпанных землей ранах, грозящий заражением крови! Кроме того, сильный удар в грудь, сломавший ребро над сердцем, мог задеть и его, то есть привести к инфаркту! Как “вылечишь”, — волновалась я, — не имея ни бинтов, ни лекарств, ни инструментов для обработки ран? При том еще, что хирургия — не моя специальность!»