Жизнь продолжается
Шрифт:
— Отче, здравствуй и благослови!
— Благодать Господа... на водителе бронетехники Алексии... Христос посреди нас!
— И есть, и будет, отче! Осторожней, батюшка, голову не ударь, давай твой «чемоданий», узковата машинка-то для тебя!
— Как и положено боевой технике, Лёша! Я, когда по благословению владыки к солдатикам в Чечню ездил, один раз километров тридцать внутри танка прокатился! Так у тебя здесь просто танцзал, по сравнению с танком, меня по приезде из люка всем взводом вытаскивали, ох, и повеселились тогда служивые!
— Представляю себе. Куда едем, отче?
—
— Крапивинки, Крапивинки... это где дачи артистические, что ли? Так туда же только от Т-ка трасса, значит на Т-ск?
— Нет, Лёша, туда от нас другая дорога есть, короткая, по просеке, по которой лесовозы ходят, мне её ещё давно Семён показал. Не «хай-вэй», конечно, но для твоего «БТРа» — почти асфальт. Давай налево и мимо пасеки, а дальше я «проштурманю».
Насчёт асфальта отец Флавиан, конечно, несколько преувеличил, но в целом, двенадцатикилометровый отрезок лесной дороги, точнее колеи, мы проползли на «понижайке» (так у нас — «реальных джиперов» — именуют пониженную скорость) почти без проблем. Разочка четыре с боем прорывались сквозь глинистые «окопы», но грязевая резина не подвела — прорвались. А уж выехав на щебёночный грейдер, остаток пути мы, можно сказать, просто «рассекали».
Крапивинки я знал, был там два раза. Один раз ещё в студенческие годы, на старших курсах ездили туда с приятелем на дачу к его родственнику, известному режиссёру. Второй paз с тем же приятелем на ту же дачу, но уже к сыну режиссёра, в разгар «перестройки». Сам режиссёр к тому времени уже жил на ПМЖ в Израиле, работал полотёром. А сын его, как говорится, «крутился по полной» — продавал всё, всем и отовсюду. Мы и ездили-то к нему тогда обмывать какой-то его крупный «гешефт». Обмыли... Прости, Господи!
Дачный посёлок с тех пор заметно изменился. Многие, некогда величавые резные строения, принадлежавшие разным «народным» и «заслуженным» артистам, поблекли, посерели, стушевались. И то тут, то там повыскакивали из садов нахрапистые «новорусские» еврокоттеджи, сплошь облепленные символами достатка — спутниковыми антеннами-«тарелками» и ящиками кондиционеров.
Нужный дом мы нашли достаточно быстро. Им оказался старый изысканный деревянный особняк, вероятно, конца 50-х годов, посеревшие брёвна которого, словно благородная седина, лишь оттеняли изящество постройки в стиле «русский модерн». Калитку нам открыла скромного вида пожилая женщина в брюках и толстом свитере, вероятно, в молодости бывшая красивой, с грустными покрасневшими глазами.
— Здравствуйте, батюшка! Благословите! Простите, что я в брюках и без платка — здесь, на даче у Аристоклия Ивановича, ни юбки, ни платочка не оказалось. Проходите, пожалуйста! Будьте как у себя дома, Аристоклий Иванович задремал, я вам сейчас чайник поставлю, отдохните с дороги! Сегодня ведь не постный день? Вы сыр к чаю будете?
— Благодарю, не беспокойтесь. Вас как по имени — отчеству?
— Ах! Простите, батюшка! Я впопыхах не представилась, меня Анной Сергеевной зовут, я бывшая жена Аристоклия Ивановича, первая его жена... А вас, батюшка?
— Зовите — отец Флавиан, Анна Сергеевна! А это Алексей, мой старый друг и помощник.
— Очень приятно, Алексей!
Мы с Флавианом сели за большой круглый стол, стоящий на толстенных точёных «купеческих» ножках, покрытый старой плюшевой скатертью с густой, потускневшей от времени бахромой, на котором стояла большая хрустальная миска, окантованная по верхнему краю серебряной прочеканенной полоской, со свежими баранками, фигурная оловянная сахарница с щипчиками, полная настоящего колотого сахара, розетка с вишнёвым вареньем и высокая узкая ваза из тёмно-зелёного стекла с одинокой засушенной бордовой розой.
Анна Сергеевна ловко поставила перед нами изящные старинные чашки на блюдцах, возможно, даже кузнецовского фарфора, принесла на массивном подносе два, тоже старинных, гжельских чайника, поменьше — с заваркой и большой пузатый — с кипятком. Затем подала тонко нарезанный сыр на фаянсовой доске с орнаментом в виде готической надписи по периметру, душистый белый хлеб в изящной корзиночке, застеленной кружевной салфеткой, и, явно деревенское, густо-жёлтое сливочное масло в смешной маслёнке, изображающей спящего поросёнка.
От всей этой архаично-солидной обстановки, включая то, как быстро и деликатно ухаживала за нами Анна Сергеевна, веяло чем-то элитно-советским и даже дореволюционным, явно вымирающим, но уходящим без ропота, с достоинством истинного благородства. За столом было тепло, уютно и немного грустно.
— Анна Сергеевна! Не будет нескромностью спросить, сколько лет Аристоклию Ивановичу?
— Сейчас скажу, батюшка, дай Бог памяти... мы поженились в 1952-м, мне тогда было девятнадцать, а ему — двадцать шесть лет, стало быть, сейчас ему должно быть...
— Семьдесят девять, — подсказал я.
— Да, да, точно, семьдесят девять, юбилей четыре года назад отмечали в ЦДРИ, даже президент поздравление прислал! Я, правда, официально приглашена не была, оно и понятно, но меня старая подруга, Валечка П-ва, провела, я с галёрки всё наблюдала, торжество богатое было, спонсоры постарались. Аристоклий Иванович много состоятельных друзей имеет.
— А что со здоровьем у него, серьёзные проблемы?
— Не говорит он об этом. Плохо ему, это видно, сильно плохо, а в чём дело — не говорит. Третью неделю на даче живёт, и всё один. Позавчера меня из города вызвал по телефону поухаживать за ним. А сам всё больше лежит.
Я приехала, спрашиваю: где же Элеонора, нынешняя его супруга, где Маша, дочка от второго брака, Зина и Саша от третьего, или наш общий с ним сын Мишенька? Мишенька папу очень любит, он бы договорился со своим владыкой, тот отпустил бы его поухаживать за папой, я знаю, что владыка В-ий человек культурный и понимающий.
Ах, простите, батюшка, вы же не знаете, что наш с Аристоклием Ивановичем сын в С-кой епархии протодиаконом у владыки В-ия служит уже много лет. Ему не раз священство предлагали, а он всё отказывается, прикрывается своим недостоинством, да и служение протодиаконское сильно любит. Голос у него, как у Аристоклия Ивановича, сильный, красивый, бархатистый. Владыка В-ий его уважает и материально поддерживает, а то трудно было бы ему на диаконское содержание пятерых деток с неработающей больной матушкой поднимать.