Жизнь, прожитая не зря

Бойков Игорь

Злоба перемешалась с осознанием бессилия — чувства, ставшего главным во всей его последующей жизни. Он, советский курсант, уже почти офицер, был вынужден украдкой, словно уличный шпанёнок, бросать бутылку в какого-то волосатого урода с фальшивыми «георгиями» на груди, а потом с замирающим сердцем уносить ноги прочь, боясь расправы. Улепётывать от каких-то пьяных, ещё прыщавых и дурно вопящих парней, из которых и в армии-то никто, наверное, не служил.

Лебедев остановился посреди узкого, незнакомого переулка. С удивлением обнаружил, что его рука до сих пор сжимает

давно допитую бутылку пива. И бешено, с громким матюгом хрястнул её о стену. Осколки разлетелись по всему тротуару. Он огляделся бесноватыми, пьяными глазами вокруг, ища, на ком бы ещё сорвать злость.

В переулок внезапно вывернул долговязый и длинноволосый парень в футболке с какими-то рок-уродами на груди. На плече его лежало деревянное древко, и развёрнутый трёхцветный флаг трепыхался за спиной. Наверное, он тоже шёл с Дворцовой площади, с концерта.

Когда парень приблизился, Лебедев быстро шагнул вперёд, преграждая ему дорогу. Пристально глянул в глаза, зло ухмыляясь. Положил руку на древко, сжав крепко в потной ладони. Длинноволосый оторопело остановился, вылупился испуганно.

— Куда идёшь, чмо волосатое?

— Туда, — парень неопределённо мотнул головой. У него в ушах поблёскивали серьги. — А что?

— Х… в очко! — выругался Лебедев. — С концерта идёшь, да?

— Ну, да. С концерта.

Парень, испуганно таращась на курсанта, попятился назад.

— А чё флаг этот ублюдский с собой таскаешь?

— Просто, — и инфантильное лицо волосатого с распухшими юношескими прыщами сделалось бледным, беспомощным.

— Просто? А на хрена ты туда ходил? Я тебе этот флаг сейчас в ж… засуну!

И Лебедев, с силой рванув левой рукой древко на себя, правой с размаха врезал ему в челюсть. Парень, нелепо дрыгнув ногами в воздухе, рухнул на асфальт. Флаг оказался в руках у курсанта.

Он переломил древко об колено и с ругательством отшвырнул прочь. Потом схватил парня за волосы, приподнял рывком вверх и резко, с силой ударил снова — коленом в лицо. А затем, распаляясь всё больше, пнул его, уже лежачего, со всей дури по рёбрам ногой. Раз, другой, третий.

— Получи, сука волосатая!

Лебедев бил сильно, с остервенением. Парень неуклюже перекатывался по асфальту и, закрывая руками голову, громко выл. Лебедев ударил его ногой ещё раз, а затем, ухватив за плечи, приподнял, и, с бешенством смотря в разбитое, густо перепачканное кровью, застывшее от ужаса лицо, сказал:

— Получил, гнида? Это тебе за тряпку трёхцветную. Ещё раз с такой увижу — убью! Понял?

— По… понял, — едва пролепетал волосатый, глядя на него неотрывно, точно загипнотизированный.

— А теперь вали отсюда! Вали!

Но уйти пришлось ему. Избитый парень даже не мог встать на ноги. Несмотря на угрозы и новые пинки, он одурело сидел на асфальте и затравленно таращился по сторонам, отирая длинную, кровавую слюну, струящуюся с разбитых губ. Вся его одежда была в грязи и крови, а на плече явственно отпечатался след курсантской подошвы.

— Вот тупорылый, блин! — смачно выругавшись напоследок, Лебедев развернулся и быстро пошёл прочь.

Пройдя

разом несколько кварталов, остановился, чтобы перевести дух. Прислушался, огляделся. Вокруг шатались пьяные, да редкие парочки бесстыдно, взасос целовались возле горящих фонарей.

Он пошёл разыскивать работающий магазин. Нашёл, в конце концов, прослонявшись по улицам ещё с полчаса. Никак не мог решить, что же ему надо и потому долго топтался возле прилавков. Наконец, купил бутылку водки, хлеб и полпалки копчёной колбасы. Выходя, глянул в небольшое, засиженное мухами зеркало, висевшее на стене возле двери. Глянул довольно на своё отражение, усмехаясь в ответ самому себе — такому жестокому и подлому.

На улице свернул в ближайший двор. Сев на лавку, раскупорил бутылку и жадно глотнул прямо из горла. Поперхнулся, пролив на одежду. Шумно выдохнул и принялся торопливо кусать колбасу, проглатывая куски, почти не жуя.

Снова выпил, быстро зажевав хлебом. Поднял глаза кверху, ощущая в гортани приятное жжение. Посмотрел на крупные августовские звёзды. Здесь, вися над пустым и тёмным двором-колодцем, они казались ещё ярче. Лебедев выругался и, опустив голову, плюнул под ноги.

— Зажигалки не будет? Эй, спишь ты, что ли?

Капитан медленно раскрыл глаза и глянул муторно, отрешённо. Перед ним стоял незнакомый пожилой человек — в кожаной потёртой куртке, в спортивных штанах «Адидас», в чёрной кепке, небрежно нахлобученной на седеющую, давно нестриженную голову. Сжимал тёмными прокуренными зубами сигарету, забавно топорща короткие щетинистые усы над верхней губой.

— Не курю, — бросил Лебедев коротко.

— Ну, и правильно делаешь, — усмехнулся тот и выдохнул с шумом. — А я вот курю. Ещё во флоте когда служил, лет тридцать назад, тогда и начал. И ничего с собой поделать не могу. Всё курю и курю.

Мужчина, пожевав немного сигарету, вынул её изо рта, достал из кармана помятую пачку, аккуратно вложил её туда и сел на скамейку, рядом с капитаном. Тому пришлось нехотя подвинуться.

— Вышел на пляж, думал — найду, у кого прикурить. А здесь никого, — сказал человек с лёгким акцентом, но выговаривая, однако, все слова правильно, не коверкая. — Вчера ещё зажигалку потерял где-то, а спички забыл дома. На полпути хватился — нету, — и неожиданный собеседник досадливо хлопнул по карману куртки. — Специально возвращаться неохота.

— Бывает, — угрюмо буркнул Лебедев.

Но усатый, словно и не замечая его неприветливого тона, продолжил:

— Я вон там, в порту живу, — и он показал рукой в сторону высившихся вдали кранов. — Хожу вот, гуляю, морем дышу. Морской воздух — это самое лучшее. Больше ничего не надо — ни лекарств, ни докторов. Просто выходи каждый день на берег моря, полчаса пройдись, воздухом подыши, и никаких болезней не будет.

— Не знаю. Я море третий раз в жизни вижу.

— Серьёзно? — удивился усатый. И тут же подмигнул понимающе. — Ах, да! Ведь ты же военный. На службе не до прогулок, — и, зачем-то понизив голос, прибавил после паузы. — Русский, да? Из России?