Жизнь, прожитая не зря

Бойков Игорь

— Ва-а-я-я! За кого? — разинув рты, удивились чабаны, — Разве уже засватали?

— Давно уже засватали.

— Да ну?

— Давно же, говорю. — пожал плечами Гасан.

Он наклонил голову, потёр пальцами выпуклый лоб.

— Магомед-Хабиба с нашего селения знаете? Вот за его двоюродного племянника засватали. Я даже сам, отвечаю, не знал до последнего момента. Пока кольцо не надели, в секрете всё держали. Только когда уже его родственники к брату официально сватать пришли, меня тогда позвали.

— И чего, когда свадьба?

— Осенью, брат говорит.

— Продуманные

вы., — протянул Гаджи, сощурившись — А ты чего молчал, нам даже не сказал ничего? — и он с упрёком толкнул локтем в грудь Магомед-Расула, сидевшего рядом на корточках.

— Э-э, да я откуда знал? Я у Гасана не спрашивал, а он сам не говорил.

Все зацокали языками, закачали головами с укоризной.

— А у вас тут как? — спросил Гасан, переводя разговор на другое.

— У нас — как всегда. Тоже барашек пасём. Только они болеют что-то в последнее время. У меня за эту неделю три овцы умерло. Слушай, сам не пойму, из-за чего — и Халил недоумённо пожал плечами.

— Птичий грипп, наверное, — усмехнулся Гаджи. — Смотрел тут телек недавно — всё про него говорят. Может, уже и до нас дошёл?

Все засмеялись низкими хриплыми голосами.

Халил в этот момент что-то тихо сказал самому молодому чабану, сидевшему молча на корточках чуть поодаль. Слушая старших, тот беспрестанно моргал своими круглыми, на выкате, глазами и часто сплевывал на землю промеж широко разведённых в стороны острых коленей.

Тот поспешно вскочил на ноги и быстро направился к сваленным неподалёку в кучу вещам, где вперемешку лежали бурки, сумки и заплечные мешки. Он раскрыл один из них и достал оттуда довольно большую простыню из плотной ткани грязно-белого цвета. Расстелив её на земле и прижав по углам камнями, молодой чабан раскрыл другой рюкзак, извлёк несколько бутылок водки и аккуратно их на ней расставил. Гасан сразу же нетерпеливо скосил глаза на выпивку.

— Вот я и говорю, — продолжал Халил тем временем. — За неделю трое барашков умерло. Я вообще-то в их болезнях понимаю. Только вот если бы болели, потом подохли — это одно. А тут — раз, и всё. Внезапно так. Одна за другой. Не могу понять, отчего, — и он в недоумении разводил руками.

Остальные закачали головами, зацокали языками сочувственно.

— А у тебя как, барашки здоровы?

— Здоровы. Тьфу, машалла! — и Гасан по традиции сплюнул в сторону.

Молодой чабан, тем временем, расставил на подстилке два гранёных стакана и шесть глиняных чашек грубой домашней работы. Стеклянная посуда здесь была редкостью.

— Зять из города на днях целый ящик привёз, — поглядев на скатерть, сказал Халил. — Решил вас позвать. Посидим, отдохнём. Зять говорил — хорошая водка.

— Сейчас попробуем.

Гаджи взял одну из бутылок в руки, повертел, поднёс к лицу, потряс.

— Хорошая водка, — протянул он, удовлетворённо поглядев на вспенившиеся пузырьки. — Хорошая..

— Э, раньше как было, — вмешался вдруг Гаджи. — На праздник бузы чуть-чуть выпьешь — и уже пьяницей все тебя считали. Люди, старики смотрели косо, слухи пускали всякие. А вы прикиньте, сколько её надо выпить,

чтобы напиться? Она же слабенькая совсем.

Он вынул из кармана перочинный ножик и принялся стругать отломанную от дерева ветвь.

— Раньше, когда молодой ещё был, при коммунистах, то вообще не пил. Отец мой — так только на праздники, и то чуть-чуть.

— Сравнил… Тогда колхоз был — работали все.

— Отвечаю, работали. И жили нормально. Радостные все были, довольные. Такой злобы, зависти, как сейчас пошло — такого между людьми не было. Я водку первый раз в армии попробовал. А теперь не пойму: то ли делать нечего, то ли жить скучно стало. Смотрю, все пить начали.

— Ну, не все. Мы что, пьём, что ли? — вклинился Магомед-Расул.

— Отвечаю, — живо поддакнул Гасан. — Пьют — это когда просто так, каждый день без повода.

— Да я вообще говорю, просто, — отмахнулся Гаджи. — Но, чем при коммунистах, намного же больше пьют, скажи? Молодёжь особенно. Так ведь?

— Это-то да.

— Испорченные люди стали какие-то. Испорченные.

— Это всё из города идёт, — прищёлкнув языком, сказал Халил. — Люди приезжают туда — сразу портятся. В горы когда обратно попадают, то сразу видно — уже не те, как раньше. И скромности нет, и воспитание забыли. Даже пить нормально разучились — просто напиваются как скоты и всё.

Все осуждающе закачали головами, нахмурили брови.

Молодой чабан, сидя на корточках, меж тем деловито резал домашний хлеб и раскладывал по глиняным тарелкам свежие огурцы, зелень, сушёное мясо, крупные ломти сыра.

— Ладно, Гаджи, оставим этот разговор, — заговорил Халил, почёсывая своими узловатыми пальцами с обгрызенными под корень ногтями подбородок. — Мы сегодня отдыхаем, — и, прищурившись с хитрецой, добавил. — И не только пьём-закусываем.

— Да ну? — воскликнул Гасан с притворным удивлением, и глаза его округлились.

— Женщины ещё будут. Сейчас Гаирбек их привести сюда как раз должен.

— Женщины? — и сидящий на корточках Гасан даже привстал.

Магомед-Расул ухмыльнулся в бороду.

— Две шлюхи из райцентра. Конкретные бабы, отвечаю.

Все вокруг оскалились, разевая щербатые, с обломанными гнилыми зубами рты, загалдели радостно.

— Он их сюда другой дорогой ведёт — чтоб в селении никто не увидел. Сейчас уже здесь должны быть. Кайфовать — так кайфовать!

— В натуре, — прибавил Казимагомед — так звали молодого чабана.

Посыпались грубые шутки, загремели раскатами гортанного хохота. Гасан нетерпеливо посматривал то на скатерть с едой и выпивкой, то на тропинку, по которой Гаирбек должен был привести женщинами.

— Ай-ляззат! Ай-ляззат! — приговаривал он, плавно покачиваясь вперёд-назад.

При мысли о тёплой, уже почти осязаемой женской плоти чабан с шумом вдыхал пьянящий горный воздух и хищно раздувал ноздри. В нём просыпался зверь.

Но женщин всё не было. Гаирбек задерживался. Сидящие на траве бросали плотоядные взгляды на тропинку, по которой тот должен был подойти, плевали наземь, рассказывали анекдоты, полные грубого горского юмора.