Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

Карр Джон Диксон

Несмотря на шутливый тон, он испытывал из-за этого муки угрызения совести. Прикасаться к выпивке в обществе медику ни в коем случае нельзя; и это не должно повториться впредь теперь, когда в дверь доктора в доме номер 1, Буш-Виллас, стали звонить намного чаще.

Заказ на проведение медицинских освидетельствований для страховой компании «Грешэм лайф иншуранс компани» помог ему увеличить доходы. Дружески настроенный сосед, доктор Пайк, подбросил ему много таких дел. В домах бедняков и обедневших аристократов, куда он поспешил со своим стетоскопом, он увидел смерть и страдания глазами взрослого человека, стоящего на своих ногах и нащупывающего собственную философию. Чем больше он занимался

медицинской практикой, тем чаще для восстановления сил обращался к писательскому труду.

После публикации «Сообщения Хебекука Джефсона» в январе 1884 года ему на протяжении какого-то времени не удавалось достичь таких высот, чтобы вновь попасть на страницы «Корнхилла». Но «Хебекук», весьма фантастический рассказ, основанный на истории брошенного командой судна-ловушки «Мария Селеста», имел отзвук, выходивший за пределы обычной похвалы критики. По каналам Центрального информационного агентства в Англии было широко распространено телеграфное сообщение:

«ГОСПОДИН СОЛЛИ ФЛАД, ГЛАВНЫЙ ВОЕННЫЙ ПРОКУРОР ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА В ГИБРАЛТАРЕ, ПРОВОЗГЛАШАЕТ, ЧТО «СООБЩЕНИЕ ХЕБЕКУКА ДЖЕФСОНА» ЯВЛЯЕТСЯ ФАБРИКАЦИЕЙ ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА».

Господин Флад отправил также в правительство и разослал по газетам длинный доклад, в котором указывал на опасность для международных отношений, когда люди наподобие этого доктора Джефсона занимаются раскрытием фактов, которые по многим пунктам могут не получить официального одобрения. Прежде чем господин Флад был поставлен в известность, газеты хорошо порезвились. А для доктора Конан Дойла это было больше, чем похвала — это было началом открытий.

Он мог писать художественную прозу, которая многими воспринималась как абсолютная правда. Именно так сделал Эдгар Аллан По в «Нью-Йорк сан», когда каждый читатель этой газеты поверил в то, что Гаррисон Эйнсуорт и семеро других пересекли Атлантику на управляемом воздушном шаре. Рассказ По был сознательной мистификацией, написанной с озорной веселостью. Доктор из Саутси лишь старался развлекать. Но это, казалось, указывало на то, что автор фантазий мог наголову разбить реалиста в его собственной игре, если только (если только!) ему хватит умения придумать верные детали.

Итак, он начал 1884 год в лихорадке писательской деятельности. К сожалению: «Я посылаю рассказы в «Корнхилл», а он все время их возвращает». Но он не ругал журнал, как однажды это сделал, когда Джеймс Пейн посетовал на то, что его короткие, резкие фразы были грубоваты. Он очень обрадовался, когда получил приглашение в Лондон на рыбный обед для авторов «Корнхилла» на корабле в Гринвиче. Там он встретил проницательного, меркантильно выглядевшего Пейна, художника Дю Морье и «изможденного молодого человека в очках» по имени Энстей, который добился большого успеха своим рассказом «Наоборот». Под старыми, закопченными сводами звенели стекла, а припозднившиеся участники вечеринки возвращались в Лондон, оставив Энстея в состоянии сильного подпития под аркой «Адельфи арчерс».

Вот это была жизнь! Это действительно литературная компания! Но он был разъярен после участия в конкурсе журнала «Тит-Битс», когда редактор «Тит-Битс» присудил большой приз за чью-то статью явно низкого качества. Он пришел в бешенство, потому что счет был несправедлив. Ей-богу, он мог сравнить это со спортивным соревнованием.

«Я написал редактору, — сообщал он Мадам, — что пошлю ему 25 фунтов стерлингов, если он проделает то же самое. Тогда две рукописи (моя и победителя) будут отправлены беспристрастному эксперту (скажем, редактору «Корнхилла»); его решение будет окончательным, и приз достанется победителю». Но ответа не последовало.

Он

также начал работу над повестью «Торговый дом Гердлстон». Удовлетворен ли был Артур? Нет. В глубине души он понимал, что шьет ткань из лоскутов — стилей других авторов, главным образом таких, как Диккенс и Мередит. Он работал урывками или не работал вообще. Это было не его собственное «я», это был сенсуализм без индивидуальности. Кроме того, получив диплом бакалавра медицины, он исполнился решимости получить в Эдинбурге также диплом доктора медицины. Сконцентрировавшись на учебе в случайно выпавшие свободные часы в промежутках между медицинской практикой и литературной деятельностью, считал он, ему удастся сдать на этот диплом, даже не ездя в Эдинбург, если не говорить об экзаменах.

То, что на следующий год он получил диплом доктора медицины вопреки всем возникавшим трудностям, остается лишь зафиксировать как факт. Но тем временем у него по-прежнему не хватало настоящей уверенности в себе. Мы видим, как, вступив в Литературное и научное общество, он горел желанием принять участие в дебатах, но не был уверен в том, что сможет хорошо выступать на публике: его охватывала дрожь, а вместе с ним содрогалась вся скамья, грозя сбросить с себя всех, кто сидел рядом, но, наконец, он выкрикнул: «Господин председатель!»

Потом он встретил мисс Луизу Хокинс.

Началось все с одной из тех бессмысленных трагедий, которые трудно примирить с какой бы то ни было идеей Милостивого Провидения. Однажды в марте 1885 года к нему зашел его дружелюбный сосед, доктор Пайк. Одним из пациентов доктора Пайка был юный Джек Хокинс, сын вдовы, которая приехала в Саутси. Симптомы у мальчика были настораживающими: не сделает ли доктор Конан Дойл одолжение консультацией?

В тихом меблированном жилье неподалеку от моря, за высокой кружевной занавеской они увидели больного с землистым цветом лица, находящегося в полубессознательном состоянии; с одной стороны сидела мать, с другой — сестра. Младший из докторов понимал, что только в виде жеста попросили о консультации. Болезнь Джека Хокинса была осложнением церебрального менингита. Оба медика знали, что это безнадежно. Может пройти больше или меньше времени, но так или иначе — безнадежно.

Госпожа Эмилия Хокинс, высокая леди средних лет, не обладавшая такой сильной волей, как Мадам, пыталась объяснить их положение. Идти им было некуда. И не потому, что не было денег, а из-за того, что ни в одну гостиницу или ночлежный дом их не примут после того, как у Джека были такие буйные припадки. Его сестра Луиза, нежная и очень женственная девушка, молча стояла рядом, из глаз ее текли слезы.

После консультации, при поддержке доктора Пайка, доктор Конан Дойл предложил оборудовать для него свободную спальню в своем доме, чтобы Джек жил у него пациентом. О «частной лечебнице», со злостью думал он, не могло быть и речи. Но когда они привезли Джека в новую комнату в доме номер 1, Буш-Виллас, состояние больного ухудшилось. Он раскраснелся, что-то бормотал, температура была очень высокой, было опасение, что он впадет в дремоту. Доктор, находившийся в соседней комнате, чтобы слышать малейший шум, долго прислушивался к Джеку и после того, как он заснул.

Ближе к рассвету мальчик вылез из кровати, рванулся к умывальнику, на котором стояли таз и кувшин. Поспешив к нему, доктор застал его стоящим в волочащейся по полу ночной рубашке среди разбитой вдребезги глиняной посуды, с жалостными сумасшедшими глазами. Не без труда его удалось успокоить и уложить в постель. Конан Дойл сидел рядом с ним в кресле, дрожа от мартовской сырости, пока с наступлением дня не пришла госпожа Смит с чашкой муки для больного.

Несколько дней спустя Джек Хокинс умер.