Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

Карр Джон Диксон

Они заложили взрывчатку в туалете Скотленд-Ярда, в результате чего рухнула стена. Никто не пострадал, поскольку, как выяснилось, в здании в тот момент никого не было. Если не брать в расчет их фиаско, когда полиция обнаружила шестнадцать брикетов динамита под Колонной Нельсона, менее мощные взрывы прогремели в редакции газеты «Таймс», в крепости Тауэр, на вокзале Виктория и даже в палате общин.

В политике Конан Дойл был либерал-юнионистом, то есть, по словам Гладстона, «инакомыслящим либералом», который не одобрял введения самоуправления для Ирландии. Не кажется ли парадоксом то, что этот человек, ирландец по происхождению с обеих сторон, должен был стать сильным символом всего, что было традиционно английским? Парадокса не было. Просто он считал Ирландию

частью Англии (или, если хотите, Британии), в том же смысле, в котором была Шотландия. Слышать, как ирландцы с копьями бьются за свободу, было так же нелепо, как представить себе шотландских повстанцев, точащих сабли на эдинбургском Грассмаркете.

«Ирландия, — отмечал он в своей записной книжке, — это огромный нарыв, который будет продолжать нагноение, пока не прорвется». В возбужденной атмосфере Портсмута накануне выборов он был втянут в рассуждения на эту тему. На большом митинге либерал-юнионистов в Амфитеатре было запланировано выступление главы партии генерал-майора сэра Уильяма Кроссмана; сэр Уильям запаздывал. Его моментально заменили доктором Конан Дойлом. Не было бы преувеличением сказать, что он окаменел. Он избавился от прежней своей нервозности, когда выступал в Литературном и научном обществе с докладом о северных морях. Но. это было совсем другое. Тащиться одному к столу ораторов через сцену, которая казалась размером с акр, выступать перед тремя тысячами людей без каких-либо бумажек и записей — от этого его лицо еще жарче запылало под огнями рамп. Тем не менее, не имея никакой ясной идеи о том, что он будет говорить, он разошелся и в течение двадцати пяти минут обрушивал на аудиторию поток риторики, заставив всех с восторженными возгласами вскочить на ноги.

«Англия и Ирландия, — с изумлением прочитал он потом о том, что говорил он, — обвенчаны друг с другом, — море — их сапфировое обручальное кольцо, а то, что Бог соединил, разъединить'никто из людей не может». Но редко его вера в государственных деятелей была сильной. Когда много времени спустя он сидел за ленчем с тем же самым сэром Уильямом Кроссманом; он признался, что в его голове созрела весьма прискорбная пародия:

«Ты старик, дядя Уильям, — заметил юнец, — Пьешь сверх чая немало иного… Но представь на мгновенье, что ты наш глава, — Что же ждать от всего остального?»

Либералы господина Гладстона потерпели поражение на всеобщих выборах; волнения несколько улеглись. В июле состоялся большой смотр военно-морских сил: маневры бронированных кораблей с флагами у Спитхеда, подражательная торпедная атака. Он с Туи поехал смотреть парад на яхте майора Колуэлла; но весь день лил дождь, а Туи плакала. Также в июле «Этюд в багровых тонах» был возвращен непрочитанным из издательства «Эрроусмит».

На этот раз он пришел в уныние. Отправил рукопись в издательство «Фред Уорн энд К0», но там ее также отвергли. «Мой бедный «Этюд», — жаловался он Мадам, — ни разу никем, кроме Пейна, не был прочитан. Поистине литература — это раковина, которую трудно открыть. Но со временем все образуется». И он послал книгу в издательство «Господа Уорд, Лок энд К0».

Главный редактор издательства профессор Г. Т. Беттани дал книгу для ее оценки своей жене. Сама писательница, госпожа Беттани высказалась о ней восторженно: «Этот человек — прирожденный романист! Книга будет иметь огромный успех!» Однако бизнесмены, стоявшие во главе фирмы, разделяли они мнение госпожи Беттани или нет, не хотели ошибиться и быть безрассудными и потому связались с автором.

В этом году они не могут напечатать «Этюд в багровых тонах», писали они, поскольку рынок наводнен дешевой беллетристикой. Если он не возражает против того, чтобы подождать еще год, они заплатят ему за авторское право 25 фунтов стерлингов. Это означало полную продажу с этого времени всех прав на книгу.

Даже доктору из Саутси такие условия

показались довольно жесткими, и он предложил, чтобы ему платили авторский гонорар с каждого проданного экземпляра. Ответ был язвительным.

«В ответ на ваше вчерашнее письмо, — писали ему 2 ноября, — с сожалением сообщаем, что не сможем позволить вам удерживать проценты с продаж вашей книги, поскольку это может привести к некоторой путанице. Рассказ вместе с некоторыми другими может быть включен в один из наших ежегодников. Поэтому мы будем придерживаться нашего предложения о выплате 25 фунтов стерлингов за полное авторское право».

Автор согласился, так как казалось, что ничего другого сделать нельзя. По крайней мере, книга будет напечатана, хотя «ежегодник» выглядел неважно. В случае удачи его имя, прочитав роман, узнает публика, даже если он не получит за него больше ни пенса. В новом 1887 году он увлекся совершенно новым делом — изучением парапсихологии.

Годы, проведенные в Саутси, были годами умственного развития, создания мощного интеллекта в столкновении с намного более глубокими проблемами, нежели проблема литературного стиля. Это можно бегло проследить в его книгах. Но более личностно, более глубоко это отражается в записных книжках, которые не предназначались ни для чьих глаз, кроме его собственных. Общеизвестно, что каждый человек с развитым интеллектом должен видеть перед собой руководящий принцип: будь то религия или просто философия жизни. Менее известно то, что лишь немногие, если говорить правду, находят такой принцип.

Он отверг католицизм. Подобно историку Гиббону, которым так восхищался, он оставался материалистом. Верно, писал он, надо предполагать Создателя, если видишь вселенную как огромный часовой механизм, раскачивающийся в вакууме; даже у часового механизма должен быть конструктор. Но он остается игрушкой — колоссальной, но тем не менее игрушкой — если только он также не предполагает определенной цели, определенного толкования добра и зла, определенных значений. Чего он не мог найти, так это свидетельств существования человеческой души.

В начале 1887 года один из епГпациентов, генерал Дрейсон, разговаривал с ним о предмете, называемом спиритизмом. Генерал Дрейсон, выдающийся астроном и математик, которому он впоследствии посвятил своего «Капитана «Полярной звезды», рассказывал о своем собственном обращении к спиритизму через разговоры с умершим братом. Существование жизни после смерти, говорил генерал Дрейсон, это не только факт, это может быть доказано.

Конан Дойл дал ни к чему не обязывающий ответ. Тем не мецее самой возможности доказательства было достаточно для того, чтобы привести в трепет каждый уголок его мозга. В записной книжке в разделе «Книги, которые следует прочитать» список работ по парапсихологии насчитывает семьдесят четыре тома за год. Он тогда их не только прочитал — он размышлял над их содержанием до тех пор, пока не овладел самым трудным для понимания умозрением. Однажды он в порыве ярости разразился цитатой из Корана: «Небеса и земля и что между ними: думаете вы, что мы создали их в шутку?» Или из Гелленбаха: «Бывает скептицизм, который по слабоумию превосходит тупость мужлана».

Он заносил в книжку свои комментарии, бегло записывая цитаты из таких совершенно разных работ, как «Чудеса и современный спиритизм» Уоллеса и «Животный магнетизм» Бине и Фере. «Бывает скептицизм, который по слабоумию превосходит тупость мужлана». Был ли он такого рода скептиком? Не должно быть. Вместе со своим другом, портсмутским архитектором господином Боллом, он решил проводить свои собственные сеансы парапсихологии.

Они начались 24 января 1887 года и продолжались с перерывами до начала июля. Он все подробно записывал. Эти записи показывают, насколько глубоки были его интересы, равно как и сострадание. Шесть раз они проводили сеансы с опытным медиумом по имени Хорстед, «невысоким лысеющим седым человеком с приятным выражением лица». Перед началом сеанса «господин Хорстед сказал, что он видит дух старого человека с седыми волосами, высоким лбом, тонкими губами и очень сильной волей, пристально смотрящего на него».