Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
– А ты что, Федор, не согласен? На улицах Москвы действительно льется кровь безвинных исполнителей служебного долга, грабежи и пожары производятся не по воле правительства и не руками его сторонников, а революционерами и их подстрекателями. Революция зашла слишком далеко, она приобретает разрушительный характер, ее необходимо приостановить. И правильно поняли предприниматели, что пора устанавливать с правительством контакт, а то совсем разорятся, ведь они останутся без кредита в государственном банке. Вот ведь что происходит, Федор, все мы зависим друг от друга, надо жить мирно и дружно, а не размахивать револьверами. И правительство тут же сообразило, что нужно немедленно давать кредиты.
– Обратите внимание, господа, как умно сорвали забастовку почтово-телеграфных
– Но, Владимир Аркадьевич, тут же не забывают просить о высылке военной силы, рабочие становились особенно дерзкими и возбужденными, когда предприниматели объявляли локаут.
– Да, уж не вернуть тех патриархальных отношений между рабочими и хозяевами, которые были раньше, наивно на это надеяться, как иными стали отношения между крестьянами и помещиками после отмены крепостного права. – Теляковский посмотрел на часы.
– Человек имеет право на забастовку, – упрямо сказал Шаляпин.
– Согласен. Но правительство должно принять меры, чтобы забастовка не принесла ущерб национальным интересам нашего государства, не затопила половодьем безумия толпы, неорганизованной и дикой. Требования социалистов порой чрезмерны. И если у рабочих нет склонности к примирению, если фанатики-революционеры по-прежнему будут экспериментировать и предлагать дикие приемы борьбы для достижения своих несбыточных в ближайшем будущем целей, то предприниматели имеют право локаута, – сказал, как отрезал, Коровин.
Теляковский торопился на прием к князю Оболенскому, заведовавшему канцелярией министра двора барона Фредерикса, но разговор его захватил, давно копились мысли и искали выхода.
– Федор Иванович, – сказал он, – сейчас разные партии вырабатывают и определяют свои цели. Социал-демократы – это крайние, вряд ли их поддерживает большинство рабочих. Мне по душе те, кто призывает к благоразумию и благочестию, кто желает благоденствия и процветания родине, они хотят свободы, они против насилия, против грабежей и других преступных деяний. Такие русские люди составляют громадную и непобедимую партию – партию свободы и порядка. И я вместе с этими людьми выступаю против преступников и убийц, грабителей и поджигателей, а к таковым относятся не только те, кто сам режет и поджигает, но и те, кто призывает к убийствам, кто извиняет и прославляет грабеж и насилие с политической целью. Вы посмотрите, Федор Иванович, что пишут в «Новом времени»… Прочитаешь и воскликнешь вместе с ними: «Довольно революций! Да здравствует Россия!»
Коровин внимательно слушал Теляковского и все время кивал в знак согласия головой.
– Верно, верно, Владимир Аркадьевич, а главное в том, что правительство наконец-то одумалось и пытается власть употребить. Отныне нельзя безнаказанно устраивать забастовки на железной дороге, на почте и телеграфе, это подрывает экономическую жизнь страны, разоряет сельское хозяйство, промышленность и торговлю. И вы обратили, господа, внимание на малюсенький фактик: фабрично-рабочее население не играет активную роль в социал-демократическом движении, оно вовлекается, и часто насильственным образом, в этот маломощный поток. Это движение все более обозначается как политическое, а не экономическое, а потому промышленники не могут с ним бороться. Как администрация фабрики или завода может с этим явлением бороться, если на завод или фабрику врывается посторонняя толпа возбужденных агитаторами рабочих и насильственно приостанавливает работу, созывает на митинг, и таким же образом вовлекают нормальных рабочих в число манифестантов.
– Вот говорят, что надо ввести военное положение, и ты, Костя, с этим вроде бы согласен. Но ведь это повлечет за собой еще большее озлобление населения. Неужели правительство этого не понимает?
– Но, Федор Иванович, социал-демократы действуют с позиции силы, что, естественно, заставляет насилию противопоставить насилие,
Теляковский вынул часы и еще раз посмотрел время: до приема у князя оставалось совсем немного. Шаляпин и Коровин догадались, что пора им уходить.
– Федор Иванович! Я расскажу вам потом о здешней реакции на ваше выступление в Большом театре; сейчас не до этого было, у нас был интереснейший обмен мнениями о современном положении в России, это так редко бывает у нас, все время у нас занимает театр, спектакли, что нормально и естественно. Но вот придется мне объясняться по этому поводу, а у меня нет вашей официальной записки, напишите мне слова «Дубинушки», которую вы исполняли в тот вечер.
– Хорошо, Владимир Аркадьевич, я завтра к вам зайду и принесу. Я остановлюсь в номерах Мухина, на всякий случай, если я понадоблюсь раньше.
– Да зачем? У Константина Алексеевича наверху большая квартира.
– Отлично, – согласился Шаляпин.
«Я ждал Шаляпина до вечера, – вспоминал Коровин, – но он как ушел с утра, так и не возвращался.
Когда стемнело, я ушел работать в мастерскую и вернулся к себе поздно ночью. В моей комнате на постели сладко спал Шаляпин. Я лег в соседней комнате. Утром Шаляпин продолжал спать.
Я ушел и вернулся в четыре часа дня – Шаляпин все спал. Спал до вечера.
Вечером мы пошли к Лейнеру.
– Знаешь ли, – рассказывал Шаляпин, – куда ни попадешь – просто разливанное море. Пьют. Встретил, помнишь, того ювелира – уйти нельзя, не пускает; все объяснял, как он после скандала в клинике лежал. Я ведь руку ему вывихнул. Оказался хороший парень: «Нет, уж теперь я тебя не отпущу, убийцу моего». Напились».
Только 4 декабря Шаляпин отправил письмо Теляковскому со словами «Дубинушки». Собирался и 2-го, и 3 декабря, но «был очень занят репетициями». Из приведенных только что воспоминаний Коровина ясно, что Федор Иванович, скрывшись из Москвы, отдыхал в Петербурге от постоянной слежки как левых, так и правых. В эти дни навестил Глазунова, который был занят подготовкой к концерту с участием и Шаляпина. С большим трудом Глазунову и Шаляпину удалось уговорить Теляковского разрешить Шаляпину участвовать в концерте. Теляковский разрешил, но просил не афишировать. Так что только из все того же письма от 4 декабря можно узнать: «Сегодня пою концерт» да из «Воспоминаний» Б.В. Ястребцова о Римском-Корсакове: «Вечером 4 декабря был в зале Тенишевского училища на благотворительном концерте… Весь сбор с этого музыкального вечера должен был поступить в пользу семейств нуждающихся рабочих… По окончании концерта молодежь запела свою знаменитую рабочую марсельезу «Вставай, подымайся, рабочий народ», а также «Варшавянку».
В эти дни Шаляпин виделся с Римским-Корсаковым и Глазуновым, устроителями концерта. Говорили о положении в Петербургской консерватории, о согласии Василия Ильича Сафонова быть директором Петербургской и Московской консерваторий, но эта мысль объединить две столичные консерватории не понравилась наверху, и Сафонов отказался от Петербургской консерватории, так что место директора вакантно. Глазунов пожаловался, что все лето тяжко болел, то одна, то другая болячка цеплялась к несчастному маэстро, настолько замучили, что пристрастился к спиртному. И раньше, конечно, бывало, но тут просто напивался, чтобы получить нечто вроде забвения.