Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы
Шрифт:
— Что вы делаете? — закричала Лена и открыла дверцу. — Я сейчас вызову милицию!
Она кинулась к недалекому телефону-автомату. Из машины, чуть не сбив ее с ног, выскочил Джон. В три прыжка он очутился около бандита, занесшего ногу для удара, и прыгнул ему на грудь, целясь клыками в горло. Бандит упал, обливаясь кровью. Два оставшихся выхватили оружие. Один пистолет, второй нож.
— Не шуми, — сказал второй. — Я его сейчас по-тихому прикончу! Собачка, иди ко мне…
Он зачмокал губами и наклонился, широко расставив ноги и занеся руку с ножом для удара. Джон не мог рассуждать, как человек,
Виктор поднялся с земли, тряхнул головой, проверяя — не сон ли это, и огляделся. К нему подбежала Лена, обняла, сказала:
— Я вызвала милицию. Они сейчас едут. Погоди, у тебя на лице кровь…
Впрочем, крови около гаража хватало. Первый нападающий просто плавал в луже крови из разорванного горла. Второй, стоял на коленях, зажав лицо руками. Сквозь пальцы сочилась кровь на землю. Третий сидел на земле и истошно орал, тщетно пытаясь левой рукой оторвать от себя собаку. Джону тоже было плохо, из раны в боку тонкой струйкой текла кровь.
— Уберите собаку, — прокричал третий бандит. — Мы больше не будем.
И можно было в это верить. Лена сорвала косынку с головы и попыталась перевязать Джона, но он лежал неудобно. Пока Виктор пытался освободить третьего бандита от захвата Джона, подъехала милиция, а за ней «скорая».
— Ванечка, потерпи. Потерпи, маленький, — плакала Лена, прижимая окровавленную косынку к боку собаки. Глаза у Джона стекленели, тело расслабилось, но челюсти остались сомкнутыми.
Третьего бандита от зубов собаки освобождали в больнице. Так погиб Джон Эрхард Копани, став жертвой перестроечных отношений. Он был преданным другом и смелым бойцом.
НЕУЛЫБЧИВАЯ МАРИЯ ВАСИЛЬЕВНА
Мария Васильевна была одинока и от этого глубоко несчастна. Не будем выяснять, кто виноват и по какой причине на склоне лет она осталась одна в однокомнатной приватизированной квартире. Мария Васильевна никогда не улыбалась. По крайней мере, соседи этого не видели. Характер у нее был бескомпромиссный и тяжелый. Даже наитерпеливейшая Ульяна Никитична с девятого этажа, из 117-й квартиры, которую все жильцы многоэтажного и многоподъездного дома уважали за сердечность, не всегда могла ее терпеть.
Если Мария Васильевна с Ульяной Никитичной были в размолвке, а это бывало нередко, и в это время лифт вдруг не работал, что бывало тоже нередко, Мария Васильевна с удовольствием наблюдала с высоты своего третьего этажа, как Ульяна Никитична, опираясь на клюку, стояла у подъезда, набираясь духу перед восхождением на девятый этаж, и тихо злорадствовала, твердя шепотом, как заклинание:
В этот день Мария Васильевна с утра была взвинчена до предела. Спала плохо. А тут еще кран на кухне потек. В ЖЭУ слесаря обещали только после обеда. Причем сказали, что слесарь платный.
— Сколько платить?
— По договоренности.
Выдала им Мария Васильевна и про договоренность, и про платную демократию, и про все на свете. А что, скажете, она не права? Права на все сто процентов. Даже на все двести! И выдала бы еще, да в ЖЭУ слушать не стали, бросили трубку.
— Ах, так! Ну, я вам сейчас…
Мария Васильевна набросила куртку (с утра было пасмурно), и пошла в ЖЭУ, на ходу распаляя себя. Во дворе встретила Ульяну Никитичну и, ожидая ее поддержки, рассказала о своем намерении относительно бюрократов-демократов. И что вы думаете? Вместо того, чтобы пойти вместе и задать этим ожиревшим, наглым, Ульяна Никитична еще отговаривать стала:
— Ну, чего ты кипятишься? Откуда в тебе столько злости?
— Да пошла ты…
И послала ее Мария Васильевна. Нехорошо послала. Далеко. И еще больше обозлилась! «Ну, гады…» — Перешла дорогу, тут к ней собачонка прицепилась — рыжая, шерсть короткая, а морда приплюснутая, словно кирпичом ударенная. Подбежала, в глаза заглядывает. Потерялась, что ли…
— Пошла вон! — взвизгнула Мария Васильевна. Не любит она попрошаек. Собак тем более. Развели, понимаешь, демократический зверинец. Пройти нельзя.
— Пошла-а! — замахнулась Мария Васильевна на полном серьезе. Собачонка испугалась, рванулась назад на дорогу и попала под машину.
— Шофер — раззява! Куда смотришь, гад! Все гады, начиная с президента!
Еще пуще распалилась Мария Васильевна. Плюнула в сердцах и хотела продолжить свой путь. Надо же добраться до клятого ЖЭУ. Оглянулась на собачонку, та голову подняла, язык высунула, подняться хочет, а видать — не может. Что-то с задними лапами… Передними скребет по асфальту. И смотрит на Марию Васильевну виновато.
— Ах ты ж, боже мой! Ползи сюда! Сейчас еще какой раздолбай поедет — додавит!
Собака и ползти не может. Только передними лапами скребет и слюну глотает. А слюна катится, катится…
Выскочила Мария Васильевна на дорогу. Чуть «Жигуленка» не сшибла. Едет, понимаешь, зенки залил, не смотрит. Подбежала к собаке, подняла на руки, а та:
— Ма-а! — сказала. Честное слово.
— Ма-а! — и лизнула в щеку.
Ах ты! Развернулась Мария Васильевна от ЖЭУ да домой. Как влетела на третий этаж, не помнит. Положила собаку на коврик и так ей ее жалко стало… Так жалко! А та все слюну глотает и стонет. Как человек. Тяжко так:
— У-ух! У-ух!
Чем помочь? Что делать?
Достала из холодильника Мария Васильевна пакет с молоком, разорвала его, налила в миску. Подвинула к морде. Не пьет! Видать, совсем плохо…
Выскочила Мария Васильевна на лестничную площадку. Ульяна Никитична со своей клюкой этажи приступом берет.
— Что случилось? — спрашивает.
— Подь ты… — в сердцах воскликнула Мария Васильевна и вдруг вспомнила, рассказывала Ульяна Никитична, что сорок лет зоотехником проработала в колхозе. Это сын ее в город перетащил, а сам в тюрьму за пьяную драку сел. Непутевый!