Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

Свинцов Владимир Борисович

Томми ударился грудью о стекло, оно выдержало, стояло хотя и прозрачно, но несокрушимо. Томми взвыл от отчаяния. Взвыл так громко, с таким надрывом, что девочка приостановилась, подняла голову и, встретившись с Томми глазами, приветственно взмахнула рукой. Она ничегошеньки не поняла. Овчарка же вздрогнула и, промедлив мгновение, быстро потащила девочку прочь. Овчарки тоже боятся смерти.

Томми соскочил с подоконника и подбежал к кровати. Хозяйка не шевелилась, но дышала. Сердце ее работало трудно, с перебоями. И в унисон ему маленькое собачье сердце то замирало от ужаса, то начинало биться в бешеном ритме.

— Гав?! —

Томми просил у хозяйки подсказки, помощи в создавшейся ситуации, хотя в помощи как раз нуждалась она сама. — Гав?!

Он снова заскочил на кровать, снова торопливо и жарко облизал любимое лицо. Молчание и неподвижность хозяйки пугали. Смерть еще не забрала хозяйку, но была рядом.

Опять неподдающаяся когтям дверь, на которой дерматин уже повис клочьями. Опять подоконник…

Во дворе людей прибавилось, они спешили на работу. Наверное, поэтому вой Томми никого не остановил, никто не поднял голову, чтобы взглянуть на окно шестого этажа, где бился о стекло и выл малый пудель коричневого окраса. Люди безучастно шли мимо. Мало ли кто воет, мало ли что взбредет в собачью башку.

Хозяйка застонала, и Томми сорвался с подоконника, зацепившись лапой за тюль занавески. С грохотом упал карниз. Томми испугался и забился под стол, ожидая хозяйского окрика. Нет, она ни разу не ударила его за два года. Журила — да. Покрикивала иной раз… Но ведь не было такого, чтобы он рвал занавески, сбросил со стены карниз… Пусть ругает его хозяйка. Пусть! Только бы встала с кровати и перестала стонать.

Сколько просидел Томми под столом, неизвестно, если бы не телефон. Телефонный звонок тренькнул и зазвенел требовательно, громко. Этот звук пронзил маленькое тело Томми. Он выскочил из-под стола и подбежал к тумбочке, на которой стоял телефонный аппарат. Именно через его трубку хозяйка поддерживала связь со своими знакомыми и друзьями. Не раз и не два подносила она трубку к уху Томми, и он, косясь глазом от непонимания, слышал знакомые голоса тех людей, что бывали у них в гостях, громко разговаривали и смеялись здесь, вот в этой комнате.

«Дзинь! Дзинь! Дзинь!» — надрывался телефон.

— Гав! Гав! Гав! — лаял у тумбочки Томми. Может быть, он надеялся, что его лай услышат люди так же, как он слышал их в трубку.

Наконец телефон смолк. Замолчал и Томми. Хозяйка застонала громко и как-то странно всхлипнула. Томми заскочил на кровать и быстро слизал холодный липкий пот с ее лица. Он чувствовал, что сердце хозяйки на пределе, что оно вот-вот остановится, а тут опять этот телефон… Он зазвонил снова — длинно, громко. И Томми не выдержал, рыча, подбежал к тумбочке и рванул скрученный спиралью черный провод вниз. Трубка соскочила с аппарата и повисла, чуть касаясь пола. И из трубки вдруг донесся знакомый голос подруги хозяйки:

— Надя! Надя! Это я… Алло! Алло!

Томми так обрадовался, что залаял звонко, но тут же заскулил жалобно.

— Томми! Томми! Малышка, это я… Ты мой славный, хороший… — донеслось из трубки.

Томми втянул сильно воздух носом, уселся на пол, задрал морду к потолку и завыл. Завыл горько, отчаянно.

— Томми! Томми, что случилось? Где Надя? Где хозяйка? — неслось из трубки, а Томми выл, по-своему отвечая, что хозяйке оченьочень плохо, что она умирает и что Томми боится ее смерти.

— Томми, маленький, я сейчас приеду. Потерпи, Томми, — в голосе подруги хозяйки было столько тревоги и участия, что Томми заплакал

еще горше. Наверное, он рассказывал, как совсем маленьким хозяйка принесла его в эту квартиру, как кормила из соски, как возилась с ним, когда он заболел, как клала его к себе в постель, если в комнате было холодно, согревая его своим телом. Рассказывал о том, как они с хозяйкой любят друг друга, как друг без друга не могут… И вот…

Тяжело поднявшись, Томми подошел к кровати, осторожно зубами взялся за краешек одеяла и потянул к себе, надеясь услышать обычный возглас:

— Ах, ты, озорник! Я вот тебя…

Но никто не прикрикнул на него. Зато Томми явственно услышал, как стукнуло тихо сердце хозяйки и замерло.

— У-у-у-о-о! — дикий ужас рванулся из глотки Томми. Он заскочил на кровать и стал быстро и жестко лизать хозяйке шею, лицо. Сердце трепыхнулось, стукнуло раз, второй… и заработало тихо, неровно.

Томми вытянулся рядом с хозяйкой, не сводя с нее глаз, чутко вслушиваясь в работу ее сердца, следя за малейшим движением губ.

Глухо стукнул ключ в дверном замке, повернулся со скрежетом, и Томми кинулся навстречу входящему с громким лаем. Да, это была подруга хозяйки. Она открыла дверь своим ключом, мгновенно оценила обстановку и бросилась к телефону. А Томми вдруг потерял быстроту движений, стал вялым. Сердце его не привыкло к таким перегрузкам. Медленно он взобрался на кровать, обнюхал хозяйку еще живую, тяжело вздохнул и улегся рядом, широко разевая пасть в нервной зевоте. Маленькое сердце Томми теперь работало точно так же, как больное сердце хозяйки, — трудно, с перебоями. И если, не дай Бог, сердце хозяйки сейчас бы замерло, замерло бы навеки и сердце Томми.

БАБА МАНЯ И ШАРИК

Вечером баба Маня повела прогулять Шарика. Тот, не дожидаясь хозяйки, скатился по лестнице с пятого этажа, выбежал из подъезда, гавкнул, совсем не зло, скорее приветствуя сидящих на лавочке кумушек-старушек, и умчался к гаражам справлять естественные надобности — поджимало. Баба Маня вежливо поздоровалась и осталась стоять, на лавочке места не было.

— Здравствуй-здравствуй, девица красная, — пропела в ответ Кузьмовна с четвертого этажа, прозванная соседями «Герингой» за свою воинственность. — Последние деньки со своим кобелем гуляешь?

— Это почему? — удивилась баба Маня. Остальные кумушки навострили уши.

— Газеты читать надо… — назидательно произнесла Кузьмовна и поджала губы, ожидая вопросов.

— Если война где-то началась, то нас с Шариком на нее не возьмут, мы невоеннообязанные, — усмехнулась баба Маня, а сердце стукнуло и зачастило, предчувствуя нехорошее. Кузьмовна, словно зловещий ворон, если каркнет — жди беду. — Вот тебя первой призовут, будешь там своими сплетнями да всякими враками супротивников пугать…

Кумушки на скамейке задвигались, заулыбались. Кузьмовна нахмурилась. Не могла она терпеть над собой превосходства и потому ударила наотмашь:

— Какие враки?! Все, как есть говорю. Налог мэр положил на твою собаку.

— Только на мою? — полегче вздохнула баба Маня.

— На всех собак!

— И на кошек? — несмело кто-то поинтересовался. Но Кузьмовна не дала сбить себя с курса:

— Кошки не в счет. Только на собак. И правильно! Развели, понимаешь, зверинец. Гадят везде. Да еще и гавкают… Вот твой сейчас — чего гавкнул? Кто его трогал? Нет же… Порода такая зловредная.