Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы
Шрифт:
Правда, Налет был еще молод и, увидав меня с ружьем, преображался, делался резким, порывистым, и даже глаза его принимали осмысленное выражение. Но ничто уже не могло поколебать моего решения. Не нравится мне эта собака и все. Не по душе пришлась.
Осень уже заметно похозяйничала в округе. Трава почернела и полегла. Деревья стояли полунагие. Лишь кубанские плавни зеленели еще сочно, молодо.
Мы спешили, стараясь успеть к вечернему утиному перелету. Вчера сторож дальней фермы Петрович, тоже большой любитель охоты, обрадовал нас вестью, что: «Уток в плавнях видимо-невидимо. Как поднимется стая — солнце меркнет…». И вот
Я с завистью поглядывал на новенькое заграничное ружье друга, и моя старенькая «тулка» словно бы прибавляла в весе и теряла в надежности.
— Слушай! Говорят, ты встречался с Черным разбойником, — внезапно прервал мои сравнения Юрка.
Вопрос был мне неприятен. Я не любил вспоминать об этом. Но от Юрки не так-то легко отделаться. И мне пришлось рассказать про тот несчастный день…
Прошлой осенью, в субботу, утомленный ходьбой и неудачной охотой на горлинок, я завернул на колхозный баштан. Бахчевник, старый, но еще крепкий казак из соседней станицы, угостив меня арбузом, пожаловался на диких кабанов, вытоптавших ночью четверть большого кукурузного поля рядом с баштаном.
Дикие кабаны на Кубани не редкость, но одно стадо последние три-четыре года стало притчей во языцех. Оно систематически совершало набеги на колхозные поля, уничтожая целые массивы кукурузы. Вожак его, огромный кабан-секач с разорванным где-то в схватках ухом, наводил страх на весь район. Ходили слухи о его исключительной свирепости. Ему приписывали убийство трех собак, посланных за ним в погоню. Он даже получил имя — Разбойник. Черный разбойник…
Я верил далеко не всем рассказам. Ведь стоит только раз набедокурить, а потом виновен ты или нет, все на тебя валят. Вполне могло быть такое и в данном случае. Тем более, что потравы за одну ночь случались на разных полях.
— Так что, мил человек… — басил меж тем бахчевник, — мне в мои-то годы на такого знаменитого кабана идти несподручно. А вот ежели бы ты согласился… Вдвоем-то оно надежнее. А на случай подранка, так у меня две собачки есть — знатные зверюги, по кабану пойдут запросто. А? Вот ежели бы твоя совесть охотницкая заговорила…
И моя совесть заговорила. Не откладывая, мы отправились выбирать место для засады. Кукурузное поле, особенно та часть, что ближе к лесу, было похоже на поле сражения. Стебли поломаны и втоптаны в землю, даже сама земля, высохшая к тому времени года в камень, была взрыта словно плугом. Растерзанные, недоеденные початки и зерна валялись всюду…
Из следов мы выделили один особо. Я сначала даже усомнился, что он кабаний: уж слишком велик, точно не кабан, а корова топталась здесь. Кроме того, след находился в стороне от других. Однако подрытые кое-где кусты и кабаний помет уверили меня, что здесь бродил огромный кабанище, и, если верить людской молве, это должен быть не кто иной, как Черный разбойник.
— Да-а-а… Хороший кабанчик, — удивленно протянул я.
— Это он — Черный! Точно! — загорячился бахчевник.
К вечеру, как назло, небо затянуло тучами, и ночь легла темная. Чуть слышно шелестел ветерок. В нос шибало запахом прели, сена. Тишины не было. Что-то фыркало, попискивало, потрескивало… Некоторые звуки были мне знакомы: вот затопал, пробегая, еж, вот глухо ухнул филин, но остальные звуки в темноте, когда видно всего в шаге от тебя, казались таинственными и тревожными…
Время,
Снова треснула ветка… тоненько взвизгнул поросенок, видимо, прижатый неосторожными взрослыми, и опять тихо…
Но вот по какому-то сигналу, которого я не уловил, разом затопали копытца, затрещали кукурузные стебли — чавканье, хрюканье, повизгиванье… Начался пир. Я сидел, боясь шевельнуться.
Кабан хоть не видит в темноте, зато обладает отличным обонянием и может легко обнаружить человека по запаху. А что тогда? Стадо может уйти, почуяв опасность. А может и напасть. Или просто, напугавшись бахчевника, броситься в мою сторону… Мокрое место останется!
Я осторожно тронул курки. Холод металла придал уверенность. «И не стыдно! В руках ружье, заряженное жаканом 16-го калибра… А я трушу… Тоже мне — охотничек…» — Я издевался над собой, и это немного отвлекало.
Осенние рассветы на Кубани по-летнему стремительны. Только, кажется, начал бледнеть восток, а уже рвется, отступает темнота, и яркий свет нового дня залил все вокруг…
Я осторожно выглянул из-за куста, за которым сидел на куче прелой прошлогодней соломы. Кабаны находились метрах в ста-стапятидесяти. От ночных страхов не осталось и следа. Теперь я молил удачу подогнать кабанов поближе — на верный выстрел. Повернув голову в сторону леса, я замер. Метрах в тридцати, около куста терна, возвышалась огромная черная туша. Секач! Я увидел и белые отполированные клыки его, и волосатую морду, и четко настороженное ухо. Одно! Второго не было.
Черный! Он!
И все, кроме этой черной бугрящейся глыбы, перестало для меня существовать. Кабан чуть повернулся. Стрелять неудобно, я теперь видел только его широкий зад и спину. Приходилось ждать. Но вот Черный неторопливо двинулся к лесу, и я понял, что сейчас куст закроет его целиком. Ружье толкнуло меня в плечо. Кабан пошатнулся, или, может, мне показалось, и рванулся к опушке леса. После второго выстрела правая нога его подломилась, и он чуть не упал, но через мгновение исчез за деревьями.
На бегу перезаряжая ружье, я завернул за куст, к тому месту, где только что стоял Черный разбойник. Трава густо краснела кровью.
— В кого стрелял?
Я оглянулся. Бахчевник внимательно всматривался в следы.
— В Черного! — выдохнул я.
Держа наготове ружья, мы медленно двинулись по лесу. Раненый кабан-секач очень опасен. Он не боится человека и, почувствовав преследование, ложится сбоку своего следа, чтобы, выждав момент, броситься на врага. Охотникам это зачастую стоит жизни…
Вскоре мы вышли к большой поляне, сплошь заросшей густым, чуть не в рост человека, папоротником. Разойдясь в стороны, обошли ее кругом: выходного следа не было.
— Здеся! Залег! — Бахчевник недовольно поморщился. — Надо собаками травить.
— Пойдем по следу! — настаивал я горячо.
— Нельзя! Если не подох, жди беды. А в этих зарослях черт ногу сломит. Нет! Пусть его собаки пошурудят.
И бахчевник, взяв с меня слово, что я не рискну идти по следу, забросил ружье за спину и направился было прочь, но вдруг остановился.