Жизнь солдата

Липовский Лев

Я уже собирался уходить домой, когда Сашка сказал Кате:

– А с Сенькой больше не ходи, а то я ему морду набью!

На что Катя зло ответила:

– Не твое дело! Еще молод, чтобы в мои дела вмешиваться!

Она неожиданно легко поднялась и спрыгнула с печи, подошла к Сашке, зло и осуждающе посмотрела ему в глаза. Сашка отвернулся. А она, мило улыбнувшись, показав свои ровные белые маленькие зубки, села рядом с ним и стала есть сухари. По дому распространился хруст сухарей и приятный запах хлеба. Катя действительно была красивая девушка. Наверно, ни один молодой человек не смог бы пройти мимо нее, не обратив внимания на ее почти округлое лицо с румяными щечками, с маленьким ртом и носиком, с выразительными синими глазами. Будь она моей ровесницей, я бы наверняка в нее влюбился. И пусть злые языки говорят о ней, что хотят, все равно, милее ее нет на нашей улице. По мере того, как сухари таяли на столе,

лицо у Кати прояснялось. Она развеселилась и даже похвалила меня:

– Молодец, что зашел к нам в гости, – сказала она, улыбаясь во весь ротик с красными губками, – вкусные сухари. Где это ты их набрал?

Я рассказал, где я их собираю.

– Знаешь что, – говорит Сашка, – давай завтра сходим в лес, ягод наберем, грибов! Только сухарей захвати!

Предложение было заманчивое. Мы с друзьями редко выбирались в лес, а если и ходили, то далеко вглубь не заходили: боялись заблудиться. А с Сашкой бояться было нечего, он ведь почти взрослый. И я дал согласие, хотя и подумал, что мама может не пустить. Но мама, узнав, что я хочу идти в лес с Сашей Ивановым, сразу же согласилась. Очевидно, она тоже была хорошего мнения о нем. Я собрал сухари, какие нашлись дома, мама еще добавила несколько коржиков, кусок хлеба и колбасы.

На следующее утро, ровно в четыре часа, Сашка постучал в нашу ставню. Мама всполошилась: "Кто это к нам так рано стучит?" Она, наверно, со сна забыла, что мы сегодня идем в лес. Я тоже проснулся от стука в ставню и напомнил маме, куда я иду. Мама предупредила меня, чтобы я далеко от Сашки не отходил. Мама всегда напоминала мне об осторожности. Когда я вышел на улицу, то оказалось, что Сашка был с братом. Саша взял у меня корзину, и мы пошли вдоль улицы в сторону моста.

Везде было тихо. Все еще спали. Сырая прохлада холодила тело. В конце нашей улицы мы свернули в переулок Клары Цеткин и вышли на Циммермановскую – главную улицу городка. Она единственная вымощена булыжником от начала до конца. Напротив моста – как ущелье – Нижегородский переулок. Когда-то давным-давно на этом месте был наполненный водой глубокий ров, преграждавший путь к крепости. Наверно, когда решили строить мост, ров засыпали. Теперь вдоль бывшей канавы стоят дома Геровского, Каток и Фельдмана, дети которых учатся со мной в одном классе. Рядом с мостом, на высоком берегу Днепра, возвышается каменный белый замок. О нем ходят всякие легенды. Рассказывают, что здесь когда-то жила польская или литовская царица, а также, что из замка был прорыт под Днепром и до самого леса подземный ход. Старики рассказывали быль о том, что раньше здесь была обыкновенная деревянная крепость, а этот каменный замок построили, как они говорят, совсем недавно, при Екатерине II – была такая царица в России. Сто шестьдесят лет это для них совсем недавно.

У входа на мост стоял часовой с винтовкой, одетый в шинель и буденовку, а сверху еще плащ с капюшоном. Наверно, речная прохлада давала о себе знать по ночам. Каждый раз, когда я входил на мост, душа моя наполнялась гордостью и тревогой. Гордостью за громадное сооружение над водой, сотворенное человеческим разумом и человеческими руками. А тревогу вселяли в меня старые доски под ногами со сквозными щелями и дырками. Сквозь них, далеко внизу, плескалась Днепровская вода. Но главная моя тревога была из-за шаткости моста. Лошадь идет по мосту, а он уже шатается, а если машина едет, то кажется, что вот-вот мост упадет. Исходя из своих наблюдений, я думал, что переезжать Днепр на лодке гораздо приятней и безопасней, чем переходить мост. Тогда я еще не знал, что именно эти колебания моста и спасают его от разрушения.

Издали мост казался красивой игрушкой, протянутой от одного берега к другому. А вблизи он давил своей громадностью. Высокие, наверно, двадцатиметровые стены были сделаны решеткой из толстых четырехугольных бревен, схваченных намертво железными скобами. На самом верху стены моста были скреплены между собой крестовинами из толстых бревен, как и на стенках. Они образовывали ромбовидные просветы. Глядя на эти стены на мосту, я всегда удивлялся, как четыре быка под мостом выдерживают такую тяжесть. По другую сторону моста тоже стоял часовой. Вообще-то мост охраняли не военнослужащие, как это могло показаться некомпетентному человеку. Они были все вольнонаемные, но выполняли свою службу, как красноармейцы. Им выдавалась красноармейская одежда. Я знаю это потому, что охранником моста был мой сосед, Сашка Клетецкий. Каждый день он приходил домой, как с работы.

Надо еще сказать, что охранники охраняли мост не только от диверсантов. Они берегли его от всяких повреждений. Особенно много работы выпадало им весной, когда на вздувшейся реке начинался ледоход. Тогда они работали и днем, и ночью. В это время на мост часто надвигались такие большие льдины, что закрывали

все пространство от берега до берега. И лед обычно достигал метровой толщины. Против них никакие ледорезы, стоящие перед устоями моста, не смогли бы уберечь мост. Вот в такие моменты приходили на помощь охранники моста. С лодки или прямо с берега забирались они на льдину, быстро пробивали лунки и вставляли туда взрывные заряды, зажигали бикфордов шнур и бегом бежали на берег или к лодке. Раздавалось несколько взрывов, и громадная льдина распадалась на части, которые свободно проплывали между быками моста. Если льдины были мощные, то и заряды закладывали сильные и тогда раздавался такой взрыв, что все дома вокруг тряслись, а в окнах трещали и вылетали стекла. Если такой взрыв бывал ночью, то он в первые секунды пробуждения пугал всех. Я, например, пробуждался с сильно бьющимся сердцем, но никому в этом не признавался. Только один человек радовался этим взрывам – стекольщик. У него сразу подскакивал заработок…

Итак, мы идем по ягоды. Сойдя с моста, мы идем по обочине шоссе. Утро прохладное, и здесь в поле это чувствуется особенно. Сашка с братом говорят о какой-то работе, которую надо обязательно сделать в выходной день, а я разглядываю шоссе и местность. После моста, метров через сто, шоссе резко поворачивает вправо, а через двести метров – влево. Это, наверно, из-за нашей Комаринки и ее притоков, особенно во время половодья. Ведь до леса построены еще три небольших моста. Сейчас под ними – обыкновенные лужицы, но во время половодья здесь протекают сильные протоки. Между первым и вторым мостиком стоит дом обходчика. А после второго мостика шоссе резко поворачивает влево и идет параллельно городу. Здесь целая дубовая роща. С нашей горы она кажется густой, но деревья здесь растут довольно редко, только стволы у них толстые с обширными кронами. Осенью мы ходим сюда собирать желуди. Хозяйки, у которых есть свиньи, платят нам за мешочек пять копеек. Для нас, мальчишек, это немалые деньги.

Обычно в лес углубляются мимо дома лесника, а Сашка с братом почему-то свернули в лес напрямую после второго моста и пошли через поле. На опушке леса мы остановились отдохнуть и перекусить. Выбрав сухое место, мы уселись завтракать. Хорошо вокруг. Солнце хоть и поднялось над лесом, но греет еще слабо. Воздух здесь особенно чист и свеж. На шоссе появились первые крестьянские повозки, неторопливо едущие в город. В лесу уже слышен птичий гомон, и где-то в глубине леса кукует одинокая кукушка. Отсюда хорошо видны наши дома над Днепровской горой, но дома кажутся маленькими, игрушечными, чуть больше спичечных коробок, а высокая Днепровская гора – низенькой. Хорошо здесь сидеть и смотреть на наш городок, даже в лес неохота идти. Наверно, такое же настроение и у Сашки с братом после сытного завтрака, который они устроили здесь же.

По шоссе идут женщины-крестьянки в одиночку и группами с коробами, прихваченными платками, за спиной и плетеными корзинами в руках. Они, конечно, спешат на базар. А базар у нас большой, шумный и многолюдный, особенно по воскресеньям. Вообще-то он ограничен одним кварталом, так называемой базарной площадью, между улицами Советской, Урицкой, Кирова и Базарной, но в воскресный день базарная площадь не в силах вместить всех желающих. И тогда все прилегающие улицы, в буквальном смысле слова, запружены крестьянскими подводами с лошадьми. Как говориться, ни проехать, ни пройти. Но, тем не менее, люди проходят, хоть и под самыми мордами лошадей, а крестьяне на повозках проезжают, но с бесконечными криками: "Берегись! Посторонись!" Таким образом всегда заставлены повозками и лошадьми: улица Советская – от Красноармейской до Бобруйской, улица Северо-Донецкая – от Урицкой до Либкнехта, а также – вокруг церковной ограды деревянной церкви. Как будто на улицах вокруг базара сплошной постоялый двор под открытым небом.

Крестьяне приезжали сюда со всех окрестных деревень, ближних и дальних. И было за чем! Чего только не было на нашем базаре! Молоком и молочными продуктами торговали под длинным навесом. А под другим таким же навесом – овощами, фруктами. Параллельно навесам выстраивались сотни мелких торговок и торговцев. Они раскладывали на столиках, ящиках, табуретках свои изделия: от самодельных длинных конфет до мелких амбарных замков. Все они на разные голоса кричали и хвалили свой товар. На углу улиц Советской и Кирова всегда торговали лошадьми. И, конечно же, там всегда ругались и спорили цыгане. Туда, где продавали поросят, лучше было и не подходить. Поросята визжали так, будто их собирались резать тут же, на базаре. Продавали и коров, коз, овец. Продавали кур, уток, гусей. Все они кричали на свой лад и вместе с криками продавцов и покупателей создавали такой шум, что ничего невозможно было толком услышать. Наверно, отсюда и возникло такое выражение, как "базарная баба", как о человеке, который способен всех перекричать, всех переспорить.