Жизнь, театр, кино
Шрифт:
Он в меру умен и в меру растяпа. Обаятелен в доброте и беспокоен в задумчивости. Девушки его любят и легко оставляют, не думая, что он может страдать. Ему верят, и его же обманывают. Таков был герой Володи, весьма схожий с ним самим.
Друг В. Пудовкина, он находился всецело под его влиянием.
Он обладал дарованием эксцентрика. И учитель его Л. Кулешов эффектно и гротескно подавал Фогеля в своих пантомимах "Картины без пленки". Но Фогель этим не довольствовался и стал одним из убежденных поклонников реалистического метода игры и раскрытия
Трудолюбивый, он всегда работал жадно и так много, стараясь ничего не упустить, что у нас, его друзей, даже создавалось впечатление, что эта торопливость вызвана какими-то скрытыми мотивами.
Он очень любил семью. Человек высоких моральных качеств, чистый и застенчивый, он никогда не произносил непристойных слов и, смущаясь, как девица, краснел, если при нем ругались походя и зря.
Вечно озабоченный, он был либо непоседа и торопыга, либо вдруг мог долго стоять, глядя в одну точку.
– Володя!
Молчание.
– Володя!
– Да, да!.. Ты меня звал?
– Звал, несколько раз, но ты о чем-то мечтаешь?
– О жизни, дружище, о жизни...
Думать о жизни мучительно и озабоченно, вероятно, долго нельзя - он заболел. Его поместили в нервно-психиатрическую лечебницу...
Как-то во время съемок "Белого орла", пока в павильоне снимали Вс. Мейерхольда, В. Качалов, выпив чего-то из фляжки, которая всегда находилась у него в кармане мундира, пригласил меня в буфет.
В ожидании наших съемок, я играл его секретаря, Василий Иванович рассказывал мне множество увлекательных случаев из своей жизни, из жизни старой Москвы и актеров.
Так я узнал, что ему, молодому студенту, который был принят в труппу, - дело происходило, если мне не изменяет память, в Вильне, - антрепренер порекомендовал переменить для сцены фамилию.
"Вам не кажется, что не очень благозвучно для девочек: "Шверубович, Шверубович, бис!" Чувствуете,- нехорошо. Надо переменить".
"Я об этом как-то не задумывался. На какую же?" - смущенно спросил Качалов.
А вот посмотрим, - сказал антрепренер, развертывая свежий номер газеты.
– Вот, пожалуйста, умер генерал Василий Иванович Качалов. "Качалов, Качалов, бис!" - прикинул антрепренер.
– А?.. Удобно! Ну вот и отлично - один Качалов умер, а другой родился. Согласны?"
– Так я и стал Качаловым...
– заключил Василий Иванович.
– А то, вот еще с Мишей Климовым... у нас был случай на масленой...
Но в это время я почувствовал, что на меня кто-то пристально смотрит; быстро повернув голову, я увидел, как из темноты коридора, поблескивая очками, на меня глядел Владимир Фогель.
Я вышел:
– Верить ли глазам? Владимир, ты?
– Как видишь.
– Отпустили? Отдохнул, пойдем к нам, - и стал тащить его в буфет.
– Нет, нет! И не кричи, пожалуйста, я гуляю. Соскучился и вот пришел.
Он был возбужден, белая рубашка была расстегнута, тонкая шея и худые, впалые небритые щеки его очень старили. Глаза, обычно мягкие,
– Володя, что случилось?
– спросил я тревожно, после того как он буквально затиснул меня под лестницу, где лежали ковры и дорожки.
– Нет, ничего не случилось! Я хочу тебе сказать... посоветовать... Чтобы ты не работал... много... Надо чаще отдыхать... Верь мне, а то потом... трудно успокоить инерцию -хочется работать... В больнице не могу отдыхать... Тишина меня угнетает, - говорил он торопливо, заикаясь и очень убежденно припечатывая слова.
– Володя, но ведь это для тебя необходимо. Ты не рассчитал свои силы - устал. Милый, надо отдохнуть!
– Да, да, спасибо. Иди! Тебя зовут на съемку, и я сейчас пойду, прощай.
Мы с ним поцеловались, и он ушел... Навсегда.
Через два дня, 10 июня 1929 года, мы его хоронили.
Мэри Пикфорд
"Межрабпом-Русь" получил сведения, что приглашенные им в гости американские артисты - популярные звезды мирового экрана - супруги Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс 21 июля (это было в 1926 году) приезжают в Москву.
Нельзя описать, что творилось у Белорусского вокзала. Возбужденные поклонники "маленькой Мэри" и "Багдадского вора" заполонили всю Тверскую, балконы, окна и даже фонари были утыканы поклонниками Мэри - "мэринами", как их окрестила языкастая Москва.
Я схватил штатив, Ю. Райзман - ящик с кассетами, кто-то -аппарат, и только тогда милиция нас пропустила на перрон как операторов кинохроники.
Поезд остановился, толпа рванулась к вагону, сметая все на своем пути, с дикими криками: "Мэри, Мэри!". Мы еле спасли аппараты.
Автомобиль, в который, с трудом протиснувшись через толпу, уселась Мэри Пикфорд, был немедленно смят - на крыльях и багажнике сидели ребята.
Остановились наши гости в гостинице "Савой".
Москва была в те дни в трауре - в Колонном зале Дома союзов стоял гроб с телом Ф. Э. Дзержинского, и москвичи, длинными шеренгами, с траурными знаменами направлявшиеся в Колонный зал, были возмущены неуместными криками и воем стоявшей перед окнами "Савоя" толпы мальчиков и девочек - "мэринов". Заполнив весь переулок, они истошно и дико орали, требуя к окну то Мэри, то Дугласа, не уважая и не считаясь со скорбью москвичей.
На студии был устроен прием очень скромно, без приглашенных, присутствовали только режиссеры, актеры и руководство "Межрабпома". Прием был, как говорили остряки, "постный", непривычный для избалованных гостей, но гости вели себя очень тактично. Много и роскошно улыбались, показывая белоснежные зубы.
Их без конца снимали. Мэри показала безукоризненное владение ракурсами, очень мило и обаятельно позируя во все стороны.
Дуглас Фербенкс сделал несколько своих знаменитых прыжков. Это был красивый человек с фигурой спортсмена, очень подвижной и ловкий.