Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров
Шрифт:
– Их-то выпустили в конечном счете, а твоего папу – нет.
При виде моих округлившихся глаз тетя Маня поняла, что сболтнула лишнее, спохватилась и прикусила язык, но было уже поздно.
Надо сказать, что муж тети Мани, Илья Андреевич Левицкий, работавший в банке, был арестован дважды: первый раз в самом начале 1930-х годов, второй – в 1937 году. Каким-то чудом тете Мане удалось через два года вызволить его из застенков, однако здоровье Левицкого было уже основательно подорвано. Первую же блокадную ленинградскую зиму он не пережил.
Энергичная и импульсивная тетя Маня была полной противоположностью своей сестры – сдержанной
Самым младшим в семье Менделя Плисецкого был Володя, родившийся в 1903 году. Он закончил ВГИК, был очень спортивным, ловким, даже отчаянным. Его влекло туда, где риск и опасность. Очевидно, отсюда и возникло увлечение парашютным спортом. В моих глазах Володя был героем. Я прекрасно помню его значок парашютиста, к которому крепился маленький съемный треугольник с выгравированным на нем количеством прыжков. С каждым новым прыжком треугольник с прежней цифрой менялся на новый. Всего на счету Володи было более тридцати прыжков с парашютом.
Володя был обаятельным, красивым, хорошо сложенным. До войны он выступал в танцевальном “Трио Кастелио”, возникшем в середине 1920-х годов и названном по фамилии его основательницы танцовщицы Кастельской. Через некоторое время Кастельскую в этом трио сменила очаровательная Лидочка Бродская, дочь знаменитого художника Исаака Бродского, прославившегося созданием бесчисленного количества портретов советских вождей. Вскоре Лидочка стала не только партнершей по сцене, но и женой моего дяди.
Авторству Лидочки Бродской принадлежит один из самых известных номеров “Трио Кастелио” – “Невидимка”. Два партнера, один из которых был облачен в черную одежду, а второй – в белую, на фоне черного задника кидали свою белую партнершу от одной кулисы к другой. Партнер в черном сливался с задником, и его не было видно. Поэтому, когда он перебрасывал девушку в руки белого партнера, казалось, что она взлетает сама. Это был настоящий хит программы, в которой, впрочем, вскоре стали появляться номера, поставленные Касьяном Голейзовским, Вахтангом Чабукиани и Николаем Акимовым. Набиравшее популярность трио даже включила в свою антрепризу знаменитая Клавдия Шульженко.
Владимир в самом начале войны записался на фронт добровольцем. Благодаря знанию немецкого языка и занятиям парашютным спортом его определили в диверсионно-разведывательный отряд. Несколько раз его забрасывали в глубокий тыл противника, где он подрывал машины, резал провода связи, информировал штаб о передвижении вражеских войск и базировании фашистской авиации.
Когда Володя был ранен, в клубе госпиталя, где он лежал, давал концерт ансамбль Шульженко.
“Товарищи бойцы, – сказала Шульженко, объявляя номер “Трио Кастелио”, ставшее без Володи дуэтом. – Артисты покажут вам лишь то, что можно исполнить вдвоем. Третьего
Оправившись после ранения, Владимир Плисецкий не раз выполнял опасные задания, всякий раз выходя из них живым и невредимым. Но 15 декабря 1941 года в составе группы разведчиков на лыжах во вражеском тылу он попал под обстрел. Захватить разведчиков живыми врагам не удалось. Они встретили фашистов гранатами. Последние две приберегли для себя.
Арест отца
Я родился 13 июля 1937 года в Москве, в родильном доме имени Грауэрмана на Арбате, спустя три месяца после ареста моего отца, Михаила Плисецкого.
Отца, занимавшего руководящую должность в управлении “Арктикугля”, за некоторое время до ареста исключили из рядов ВКП(б). Мама рассказывала, что в день исключения из партии он пришел домой с совершенно белым лицом, молча лег на диван, вытянулся, смотрел в потолок. Встревоженная мать спросила:
– Что случилось? Конец света?
– Да, – только и смог произнести отец. Он видел, что кругом происходят массовые аресты, и ясно осознавал, что влечет за собой исключение из партии. И действительно, за ним пришли с ордером 30 апреля в 4 утра.
Убежденный в собственной невиновности, он отнесся к своему аресту даже с некоторым облегчением.
– Вот разберутся на месте – и отпустят, – сказал он. – Собирай в маленький чемоданчик вещи!
– Но что положить – белье и верхнюю рубашку? А галстук надо? – спрашивала мама, держа галстук в руках и дрожа не то от холода, не то от ужаса всем телом.
Беременная, на седьмом месяце, она утешала совершенно спокойного на вид отца:
– Ты скоро вернешься. Это недоразумение. Я не сомневаюсь.
Он поцеловал ее, и – как вспоминала много лет спустя мама – впервые в жизни она увидела слезы в его глазах.
Утром Майе было сказано, что папу срочно вызвали на Шпицберген, где он с 1932 года руководил угольными рудниками и служил генеральным консулом. Майя еще долго не подозревала об аресте отца. С печалью и сожалением она рассказывала Мите:
– Представляешь, у Аты Ивановой (девочка из класса) арестовали папу!
Все эти детали я беру из воспоминаний своего дяди Нодика, самого младшего из детей Мессереров. Он, рано оставшись без матери, жил у нас в семье и был свидетелем ареста. Нодик – единственный человек, получивший доступ к протоколам допросов отца в 1993 году. Сидя в приемной ФСБ, на Кузнецком Мосту, 24, он пять часов переписывал от руки содержимое выданного ему дела № 13060. Переснять бумаги не позволили.
Глупо спрашивать: “За что арестовали отца?” Никакого “за что” в годы сталинского террора не существовало. Найти повод для ареста не составляло труда. Отцу инкриминировали шпионаж, диверсии, контрреволюционную деятельность, участие в троцкистской организации и подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства. Стандартный набор преступлений, в которых он “признался” под страшными пытками.
Впрочем, “признался” отец не во всем. В судебном приговоре значилось: “Подсудимый признался во всех инкриминируемых ему преступлениях, за исключением одного, но в нем был изобличен свидетельскими показаниями других обвиняемых”. Это была обычная практика – разрешать подсудимому не признавать одно из обвинений, дабы придать следствию хоть какую-то видимость беспристрастности.