Жизнь в родной земле

Балинт Вилем Андреевич

Я любил посещать цирки. В цирке человек обыкновенно забывал на миг тяжелую повседневную советскую жизнь. Полагаю, что вам, по всей вероятности, будет интересно узнать, что, собственно, так у людей вызывает смех, иногда гомерический — смех до слез. Как это было раньше, так и теперь, главной атракцией в цирке являются клоуны. Клоунов публика всегда любила, любит она там их и теперь. Да как их и не любить! Помню, однажды в Ростовском цирке публика была особенно в большом экстазе от клоунов за следующее их выступление: встречаются это два приятеля —

клоуны. Один из них иностранец, приехавший к своему коллеге, советскому клоуну, в СССР, в гости. При встрече, после долгой разлуки, приятели ведут приблизительно такой разговор:

«А-а… дорогой товарищ, мой долгожданный гость! приветствую тебя на нашей наидемократичнейшей, наисвободнейшей (в публике смех) рабоче-крестьянской земле», обращается советский клоун к иностранному: отдохнешь ты у нас, дружок, и откормишься после голодной буржуазной жизни» (в публике смех).

«Да я, дорогой товарищ, заграницей совсем не голодал», отвечает иностранный клоун.

«Ну, если не голодал, то во всяком случае очень мало ел», перебивает советский клоун.

«Да нет, дружок! ты, я вижу, совсем неправильно информирован, у нас очень много и сытно едят», снова отвечает другой.

«Гм… много!.. сытно! А что, собственно, у вас там едят?» спрашивает советский.

«Утром, на завтрак, кофе, булка с маслом, в обед — жирный мясной суп, бифштекс, пирожное на закуску, на ужин — тоже что либо мясное, с соусом»…

— «Ну, брат, заткнись»… перебивает советский клоун и хлопает иностранного своего коллегу по плечу»: куда вам до нас! У нас утром селедка, в обед — селедка, и на ужин — селедка… знаете… самая рыба! Не то, что у вас, мясо-да-мясо… А ну-ка посчитай, сколько в этой рыбе сидит калорий (смех публики усиливается) да всяких там пользительных жиров»?..

— «А у нас, кроме того», защищается иностранный: «всегда, как правило, пьют после обеда и ужина пиво»…

— «Ха-ха-ха! Вот так учудил, дружок! Ха-ха-ха. как правило… пьют пиво… детский напиток» заливаясь смехом, говорит советский: а у нас, товарищ, без всяких правил пьют — утром водку, в обед водку, вечером водку и целую ночь водку… Эх! Куда вам до нас… толстобрюхие буржуи»…

Взрыв всеобщего смеха, крики — браво заглушают дальнейшие слова советского клоуна.

«Да ты не смейся, товарищ», пытается снова защищаться иностранный гость: «у нас народ очень много еды за день съедает»…

— «Ха-ха-ха! да ты, товарищ, я вижу, не имеешь в голове все заклепки. Ха-ха-ха! Вот так удивил!.. Нет, брат, вот тут ты нас уж никак не переплюнешь… нигде в свете так много люди не едят, как у нас в Советском Союзе… Да-да! Знаешь, товарищ, у нас каждый получит паек на це-лый ме-ся-ц, сядет себе да этак в один присест и съест все… Что так смотришь»?..

Страшный взрыв смеха и рукоплесканий, совершенно заглушают последние слова клоуна. В цирке невообразимый крик и шум. Публика в восторге. Снисходительно улыбается и сидящее в ложах местное советское начальство. Присутствующие члены ГПУ в явном недоумении.

Лично

тогда у меня от смеха слезы текли. Чуть кишки было себе от смеху не порвал. А, собственно, для здешних условий жизни, советские клоуны в сущности ничего смешного не показали. Там же это имело среди зрителей колоссальный успех, окончившийся, правда, арестом обоих клоунов.

Безусловно, с их стороны была явная и, при советских условиях, весьма смелая попытка осмеять существующие советские порядки. Это публике импонировало.

«Вот, молодцы! вот это — да-а! Вот, сукины-дети, и не боятся!» раздавались в публике возгласы.

«Так-то так! Но, вероятно, ребятам за кулисами уже говорят: посмешили людей… ну, а теперь пожалуйте, ребятки, к нам бриться!» слышен намек на ГПУ.

Оба клоуна были действительно за вредительство арестованы.

В СССР в два счета пришьют ярлык вредителя.

24. Издержки революции

Достаю из ящика стола книгу Бориса Солоневича «Молодежь и ГПУ». Открываю страницу сто семнадцатую с фотографией кладбища, где изображена большая бесформенная груда человеческих трупов. Показываю фотографию подсоветскому человеку и, молча, наблюдаю за ним. Он медленно берет в руки книгу и просматривает внимательно картину.

— Знаете, это очень характерная и верная фотография из подсоветской действительности, — замечает подсоветский человек. — Лично, подобную картину видел собственными глазами.

Во время отступления белой Армии в декабре 1919 года, я работал в городе Таганроге на хлебзаводе, который, если не ошибаюсь сейчас, находился на Кузнечной улице. Проживал я тогда в ближайшем от города селении Петрушинки. На работу приходилось ходить и возле кладбища. Белые ушли как раз в праздник Рождества Христова. Была тугая зима.

После вступления красных войск, в городе пошли обыски, облавы и, конечно, расстрелы. Расстрелы продолжались беспрерывно в течении двух недель. Расстрелы совершались на кладбище, и всегда в полночь. При чем расстреливали на одной стороне кладбища, а хоронили убитых почему-то на другой стороне, близ забора, возле которого приходилось проходить по пути на работу. Обыкновенно, точно в 12 часов раздавались залпы, что означало «физическое уничтожение очередной партии белогвардейцев». Время было очень тревожное и жуткое.

Я ходил на работу в 4 часа утра. Проходя вдоль кладбищенского забора, регулярно в течении 14 дней видел, как привозили трупы с другой стороны кладбища к готовой огромных размеров яме и сбрасывали туда с воза мертвецов.

Два человека на возу брали труп — один за руки, другой за ноги, и в такт немного размахав трупом бросали его вниз — в яму. Зрелище было страшное. Воз для перевозки трупов был специально приспособленный: большая платформа воза была с боков на метр высоко огорожена досками. Иногда приходилось видеть, как высоко над боковыми досками были сложены штабеля трупов.