Жизнь в родной земле
Шрифт:
Когда было ей семь лет, умерли родители, брата старшего кто-то расстрелял, не понял я — кто, — не то красные, не то белые. С малых лет ей уже пришлось с младшей сестренкой жить и работать по чужим людям. Радости в детстве она не знала. Была «неизвестной жертвой» великой, жестокой и кровавой российской революции. По-видимому, под влиянием воспоминаний о собственной нелегкой жизни, во время рассказа из глаз потекли ручьем слезы…
Не могу не отметить и следующий интересный факт. Жена подсоветского человека, во время первого нашего посещения, в разговоре о жизни в СССР сообщала нам почти исключительно
— Да, Шура, что ты за чушь порешь, — говори правду так, как оно там есть, не бойся — это тебе не Совдепия…
И действительно, при следующих встречах, когда мы ближе и больше познакомились, Александра Петровна говорила совершенно другое, аналогичное тому, что рассказывал ее муж. Бывало иногда, что рассказы мужа она дополняла, поправляла, о некоторых эпизодах, о которых муж, по всей видимости, забыл, она напоминала. Одним словом, своими устами потом она откровенно передавала сокровенные — под семью замками — действительные чувства и мысли советских работниц.
Положение женщин, по ее словам, невероятно тяжелое, мало того совершенно невыносимое. Женщины там работают абсолютно по всех отраслях, включительно до самых тяжелых даже для мужчины работ, наравне с мужчинами. «Раскрепощение» женщины подобно каторге. Мужчины имеют выходной день. Женщины фактически не имеют его, особенно замужние, те принуждены хуже, чем машины — беспрерывно, без отдыха работать: в выходной день каждая женщина нормально стирает, зашивает разорвавшуюся одежду, варит, если есть из чего на целую неделю, и делает другие необходимые домашние работы накопившиеся в течении рабочих дней.
— Нет ничего удивительного, — говорит Александра Петровна, что женщины и СССР, как всеобщее явление, питают смертельную ненависть к советской власти. Это явление в советской жизни имеет большее значение. Не говорю о простых гражданах в СССР, почти в каждой чисто-коммунистической семье существует «семейная» оппозиция в лице жены. Редко бывает так, что жена коммуниста политически думает в унисон своему мужу. Как нормальное явление — всегда жена находится в резкой оппозиции политическим идеям мужа. Никакие доводы мужа не помогают. Эта консервативность женского населения СССР психологически бескомпромиссно отсудила коммунистическое правительство на умирание. Против этого не поможет ни что…
В общем, малограмотная подсоветская женщина, оказалась здраво рассуждающей женщиной. Нелегкая жизнь, повседневная борьба из-за куска насущного хлеба, подковали ее политически в противо-коммунистическом духе — основательно.
Во время нашей беседы у стола, вдруг с шумом открываются двери и в комнату стрелой влетает, весь раскрасневшийся, мальчик лет шести.
Ребенок, увидев в комнате большое общество, остановился у дверей.
— Это мой младший сынишка, Коля, — обращается хозяин к нам.
— Коля, чего стоишь столбом, иди
Мальчик продолжает в нерешительности стоять у дверей.
— Так что ж ты, Коля, — оробел? Иди ближе, познакомимся, — подбадриваю его.
Услышав русскую речь, ребенок решительно и смело двинулся вперед.
— Здравствуйте, дядя! — говорит, подойдя ко мне, и подает руку.
— Здравствуйте тетя! — Обращается к жене, и так же смело протягивает свою слабую детскую рученку.
— А-а-а в-вы русские? — Заикаясь, обращается Коля ко мне с женой.
— Нет, мы заграничные, — шутя отвечаю.
— А-а-а я ду-ду-мал, что вы русские, — делает заключение Коля.
— Почему ты так думал?
— В-вы а-аварите по-русски, — быстро отвечает с разочарованием мальчик.
— А что ж ты думаешь, что только русские могут говорить по-русски?
— Да! — с полной уверенностью в голосе, бойко отвечает Коля.
— Ну, а что, Коля, — как тебе у нас здесь, нравится? — начинаю выпытывать ребенка.
— Да очень мне нравится здесь.
— А где, Коля, тебе больше нравится — здесь или в Азове?
— Здесь мне, дядя, больше нравится, — не задумываясь говорит Коля.
— А почему?
— А-а-а мне, дядя, здесь нравится б-больше п-по-тому, что здесь есть яблочки, груши, сливки — здесь, дядя, все есть, ма-арафеты здесь есть, — много здесь их.
— В Азове разве этого нет? спрашиваю.
— Там, дядя, ничего этого нет.
— Где же все это делось?
— А-а-а, дядя, там все деревья пацаны поразло-о-мали.
— Зачем же это они поразломали?
— Дядя, они поразло-омали, а-а-а п-по-том попа-а лили.
— Разве в Азове не было чем топить, что пацаны поразломали и попалили деревья?
— Со-о-всем не было чем топить.
— Кто такие были эти пацаны?
— Это, дядя, были б-ольшие пацаны.
— А что, разве есть там и другие какие пацаны?
— Я там был, дядя, ма-аленький пацан, Петька наш был бо-ольшой п-пацан, а папа — тот был со-о-всем здо-о-ровый, а-а-а ба-альшой пацан.
— А почему, Коля, «марафетов» (конфеты) в Азове нет?
— А-а-а, дядя, их ма-ало нам посылают, и ма-а-зинов там нет.
— Почему же в Азов так мало посылают?
— Там и в Ро-остов мало посылают, везде ма-ало посылают.
— Почему мало посылаю!?
— А-а-а, дядя, я не знаю почему мало посылают. А-а-а, я думаю, что их далеко делают, а по-о-тому мало посылают.
Забавно и интересно было беседовать с подсоветским ребенком. На задаваемые вопросы отвечал удивительно толково и разумно, все-равно, как взрослый. У меня было впечатление, что я вел разговор не с ребенком, но с взрослым человеком.
Как потом мне его отец подтвердил, Коля правильно ответил, что там нет деревьев. Пытались садить деревья на аллеях, вдоль дорог, засаживать целые сады, но неизменно все это было неизвестными уничтожаемо. Между селами проложили, так называемые, шоссейные дороги, без щебня, тем способом, что специальными плугами выбрали на обыкновенной фунтовой дороге профиль дороги так, чтобы вода могла стекать на стороны, с каждой стороны прорыли каналы, и вдоль их посадили деревья. Но в результате из этого ничего не вышло.